Дом без родителей
Шрифт:
Ленка молча разглядывает меня и тяжко вздыхает. Я тоже себя осматриваю. Вроде все в порядке. Что же она так уставилась?
– Вы разве глупый, Сергей Иванович?
– говорит Ленка, изучив меня.
– Всякий бываю. Но вообще-то не жалуюсь.
– А наша воспиталка вас глупым назвала. Я ей рассказала, как вам помогаю лечить, как лекарства раскладываю, перевязочный материал готовлю. Думала, она похвалит. А она губки сморщила: только глупый человек может тебя, Лена, к лекарствам подпустить. А сама даже не знает, как бинтовать надо: к себе или от себя...
– Значит, не будешь больше мне помогать?
– Ну да! Сколько хотите! Только она ведь снова будет вас называть!
– А разве ты с ней согласна? По-твоему, я разве глупый?
– Не-е-ет!..
Ленка тянет не слишком уверенно. Я улыбаюсь.
– Ну и будь моей помощницей. Поняла?..
– Я-то поняла. А вот она...
Ленка замолкает озабоченно.
Ко мне привязался Женя, с которым мы ходили на прогулку, миниатюрный, словно игрушечный, мальчик из третьего класса. У него огромные, очень умные глаза, длинные пушистые ресницы. Мне кажется иногда, что за его хрупкой оболочкой скрывается многое повидавший и переживший человек.
Он приходит ко мне, прижимается плечом к моему плечу и стоит молча. А я пишу свою бесконечную писанину в медицинских картах и боюсь шелохнуться, чтобы не показалось ему, что я его оттолкнул. Иногда задаю какой-нибудь вопрос, и он отвечает немногословно. Когда появляются другие посетители, он тихонько отстраняется и садится на стул рядом со мной. О родителях я решил у него не спрашивать. Но вскоре почувствовал, что привязываюсь к Жене, жалею его, не могу понять, как от него можно было отказаться.
– Ты помнишь маму?
– спросил его, готовый тут же сменить разговор.
– Не помню. Старший брат рассказывал. Нас у нее было двенадцать. Девять мальчиков и три девочки. Шесть мальчиков только до года дожили и померли - кормила плохо. Остальные в разных детдомах. За детей дают деньги - пособия. Вы знаете?..
Я киваю головой.
– Она нигде не работала. Жила на эти пособия. Для того и заводила нас, чтобы деньги получить...
Женя замолкает. И я тоже молчу: делаю вид, что занят своей работой. Но сам так напряжен, что от случайного скрипа вздрагиваю.
– Лешка, ты, оказывается, трус!
– говорю я. Бледный Леша забился в угол кабинета. Ему надо сделать укол - у него тяжелая ангина. Но вот поди-ка вымани его из угла!
– Не люблю трусов!
– говорю с презрением.
– Я не трус!
– обижается он.
– Я маму знаете как защищал!
– Как?
– Один сосед маму обзывал по-всякому. А я к нему, к соседу, через форточку забрался и разбил его телевизор.
– И сосед тебя не поймал?
– Что я, дурак! Я без него! Он потом кричал, что это я. Но ведь не видел!
– А маме ты рассказал?
– Рассказал.
– И что она?
– Смеялась очень.
– И все?
– Просила больше не лазать...
Леша выдвинулся из угла на середину кабинета. Я подошел к нему со шприцом.
– Да делайте, если надо!..
– Леша сказал это небрежным тоном, но голос предательски дрогнул.
– Теперь вижу, что не трус!
– похвалил я.
И сделал укол...
Почему все, кто угодно, "виноваты" в перекошенных судьбах детей милиция, педагоги, врачи, - и только их родители ни в чем не виноваты? Я слышал, как оправдывалась одна мамаша, и не мог сдержать невольного чувства гадливости.
– Да милиция у меня украла ребенка! Воспользовались, что меня не было дома! Воры! Их бы самих судить надо за это, милицию! Шпионили, совали носы, доносы писали! Гады! И врачи не лучше. "Ребенок ослабленный", "у ребенка рахит"... Откуда ему взяться, рахиту, если ребенок все время на свежем воздухе! Ни черта не понимают, коновалы! Только воображают... а учителя те вообще дармоеды! Сами калечат ребенка, а на меня валят! Какой же он недоразвитый! Щеки - во! Как помидоры! У недоразвитых таких бы щек не было! Бегает, прыгает - не хуже других! Им лишь бы на кого-то свалить! А разве это правильно? Они учителя, пусть они и отвечают за ребенка!..
Неплохо одетая, завитая и подкрашенная, она выглядела "как все". Никакого смущения, никаких угрызений совести вроде бы не испытывала. Возможно, собственная жизнь даже нравилась ей, устраивала ее.
Глядя на нее, я подумал, что гуманность может быть глупой, неоправданной. Должно ли общество быть гуманным к таким, как эта?
– Ребятам завидовала, - говорит Зинаида Никитична, - что жить им в обновленной стране. А теперь не завидую. Увидела: и я успею подышать чистым воздухом. Смотрю по телевизору на педагогов-новаторов. За них радуюсь. Смотрите, как непривычно все. Один превратил уроки в игру, в театр. Другой устроил так, что ребята учатся стоя. Нам кажется: как же так, устанут. Но медики подтверждают: ребятам стоя лучше, они бодрее себя чувствуют... А третий сократил уроки до тридцати пяти минут. И ребятам стало легче, они оживились, результативность повысилась... Может, и мы подумаем, как нашу жизнь организовать... Только совершенно по-новому... Совершенно по-другому... Боже ты мой! Как странно, как непривычно - жить без оглядки, свободно, творчески!..
Сережа приходит взлохмаченный.
– Ты что, забываешь причесываться?
– Просто мне не нравится.
У него свободный урок, он сидит у меня в кабинете, и мы говорим о жизни...
– Какой самый радостный день у тебя был? Можешь сказать?
– В этом детдоме? Или в Сиверском? Или в Ивангороде?
– Да в любом.
– Помню нам машинки выдали. Большие самосвалы. Только нашему классу. А остальным маленькие машинки. Другие нам завидовали. Поиграть просили...
– А в этом детдоме?
– А в этом когда бабушка приезжала. Она мне письмо от мамы дала...
– А мама тебя взять не обещает?
– Обещает. Когда восьмой кончу.
– А ты не думал о том, как сделать новую жизнь в детдоме?
– Нет, не думал. А зачем? Дайте мне витамины! Или шприц брызгаться!..
Женя стал разговорчивей. Ему, как и всем детдомовцам, очень не хватает обычной бытовой информации, которую семейные дети получают мимоходом.
Женя постепенно, слово за словом, дорассказывал короткую историю своей жизни.