Дом Для Демиурга. Том первый
Шрифт:
— Признаю, госпожа баронесса, признаю! — радостно завопил Эймар. — Готов немедленно искупить свой грех как положено. Хоть сейчас готов венчаться!
В зале захохотали. Хендрик побагровел до корней волос, поднялся, руки на пузе сложил — а пузо-то больше, чем у дочки, — рот открыл…
— Владетель Дамир, вас мы уже выслушали, — окоротила его Марта. — Теперь слушаем виновника.
Хендрик надулся, рот закрыл, но не сел. Дочка хихикнула — и тут же огребла подзатыльник. Марта сдвинула брови: выдумал, девку на сносях по шее лупить, да еще прилюдно; ведь не крестьяне, а вроде как благородные люди, надо разуметь… Но девица Марлиз как и не заметила непорядка, все хихикала.
— А что ж сразу не женился? — строго спросила Марта.
— Три раза сватался, Мать Оамна мне свидетель! — немедленно завопил соблазнитель. — Хотел, чтоб все честь по чести! Но вот батюшка их почтенный не согласны были!
— Владетель Дамир, почему молодым препятствия чинили? Разве это нам Сотворившими заповедано?
Хендрик надулся, аж чуть не лопнул, трижды что-то пытался сказать, видимо, брань глотал, а потом все-таки не выдержал и завопил: — Да голодранец он!!! Не надо нам таких женихов!
— Я голодранец?! — не тише завопил Эймар. — Я? Баронесса, опять меня оскорбляют ни за что!
— Тихо! — Марта кивнула Антону, и тот опять лупанул молотком по меди. Вот сейчас это было к месту. — Мы хотим выслушать отца обвиняемого. Владетель Эймар, расскажите, какую долю в наследстве имеет ваш сын?
Поднялся Герко Эймар, тоже баронессе знакомый с давних лет. Пролез между скамей, вышел в центр залы, поклонился, как положено, оправил кафтан и начал перечислять. Что это надолго, Марта знала, потому его и спросила. Пока он все лодки, постройки и огороды, то есть, родовые владения пересчитает, Хендрик от досады лопнет. Нашел, кого голодранцем обзывать. У самого пять девиц, радовался бы, что старшую пристроит — а он выпендривается. Небось, хотел свою рыжую выдать за Элибо? Ну, додумался. Чудные они, Дамиры: вроде и свои, а с дурниной какой-то, все хотят на столичную ногу жить…
— Достаточно, — кивнула Марта. — Мы выслушали, и решение будет такое: девицу Марлиз, дочь владетелей Дамиров, с Эймаром, сыном владетелей Эймаров, обвенчать немедля, дабы не было разврата. За то, что невинность девицы Марлиз нарушил, выплатить владетелям Дамирам штраф, сто сеоринов, и на церковь пожертвовать еще сто. Приданое, — Марта строго посмотрела на Хендрика, — за девицей дать, как обычно.
Паршивец Эймар-младший плюхнулся на колени и пополз, картинно норовя облобызать туфлю баронессы. В зале уже не хихикали втихаря — ржали в голос, надрывая животы. Кто-то чуть не свалился с лавки, другие распускали пояса, чтоб не мешали смеяться.
— Встань, обалдуй: оштрафую за непочтительность, — рассмеялась и Марта.
— Штрафуйте, госпожа баронесса, как хотите штрафуйте, а все равно мы вам так благодарны, так благодарны! Спасли нас, благодетельница! — Нахал кланялся, едва головой о ступени не бился.
Марта покосилась на гвардейцев, махнула рукой — уберите, мол, жоглара с глаз долой. Следом вышли и остальные, причем девица Марлиз еще в зале повисла на руке жениха, — видать, прямиком с суда собралась с ним в церковь. Послезавтра, на праздник, пусть и венчаются… выдумали тут, голову морочить!
Дальше дело пошло не так весело, но баронесса вспоминала Эймара, и улыбка то и дело наползала на губы. Пока ненаглядные вассалы рассказывали, кто кому какую долю в добыче обещал, кто на чужой земле сколько раз овец выпасал, кто кому по пьяной лавочке нестерпимое оскорбление нанес или сарай подпалил, Марта терпела. Слушала, спрашивала, разбиралась, выносила решения.
О сыночке, спозаранку ускакавшем к Скорингу, баронесса вспомнила только под вечер, когда избавилась от платья, от шпилек в волосах и спустилась на кухню посидеть у печи, послушать, о чем служанки болтают. Девки давно привыкли, что баронесса иногда приходит вот так, как она сама говорила — "старые кости погреть". Печь на кухне была изрядная, еще при отце покойного мужа сложенная. Вроде и не жарко, а тепло и сухо, и на душе делается хорошо.
Слушая глупости о Жанах и Томасах, которые ленты дарят и на танцы зовут, Марта отдыхала душой. Никаких тебе потравленных посевов и не отданных сундуков, про которые она сегодня наслушалась с избытком. Тут-то и вспомнился сыночек: он вечно пилил Марту, что она сидит на кухне с девками, как будто сама — повариха. Дескать, неприлично это и не подобает баронессе. И откуда только набрался… Кто его мог этому научить? Сроду в замке Бру таких глупостей не было: и при покойном бароне Гильоне, и при его родителях. Старая Кайса, даром, что родом была аж из Литы, так последние годы тут и просидела — все говорила, что в своих покоях ей скучно, а как на молодых посмотрит, так и пожить еще охота. Впрочем, в Лите тоже моряки живут, хоть и суда у них только каботажные.
Что ж Элибо в Скоре-то понадобилось? У казначея внучатая племянница на выданье — неужто в этом дело? Марта охнула и схватилась за сердце; хорошо, никто из девок не заметил, а то начали бы суетиться вокруг.
Упаси Мать Оамна от невестки из Скорингов!..
Флэль Кертор всегда подозревал, что и дядюшка-барон, и двоюродный братец-наследник, и даже папаша Кертор — законченные негодяи. За два дня до праздника он убедился в этом окончательно. Остаться дома, свалив почетную обязанность присутствовать на всех церемониях на Флэля — да как же им не стыдно?! Флэль так надеялся, что хотя бы Филип, наследник, пожалует в столицу: ему, в конце концов, не то чтобы положено, но желательно. Но — нет, за них пришлось отдуваться Флэлю, о чем он узнал, получив из королевской канцелярии именное приглашение. От удивления Флэль не сразу вспомнил, что это он и есть — Ференц из баронов Керторов; так его и дома не называли уже пяток лет.
Следом за приглашением явился помощник церемониймейстера и целый день, от рассвета до поздних сумерек, мучил Флэля, заставляя его заучивать обязанности представителя Старшего Рода и весь распорядок действ, начиная с литургии в главном соборе столицы и заканчивая сопровождением Его Величества во время большого приема во дворце. Кертор так надеялся, что сможет повеселиться наравне с остальными, выпить в компании Эмиля и продолжить гуляние уже где-нибудь за пределами дворца, — но расписание требовало, чтобы он находился при короле едва ли не до утра. До того момента, когда Его Величество не соизволит покинуть залу и отпустить верных вассалов, объяснил помощник церемониймейстера.
До сих пор эти почетные обязанности исполняли дядя, батюшка или Филип, и вот — на тебе, дошла очередь и до Флэля…
Три часа литургии в битком набитом соборе; хотя сюда и допускали только благородных людей Собраны, но места все равно не хватало. Много было в стране благородных, и почти каждый счел своим долгом посетить именно главный собор. Флэль слушал пение, стоя за креслом короля, — единственного, кому дозволялось сидеть во время службы. Отменное, надо сказать, было пение; хор в соборе оказался изумительным — чудилось, что, прикрой глаза, позволь музыке проникнуть не только в уши, но и в сердце — и улетишь куда-то ввысь. Мешали только уставшие ноги и ноющая от подобающей почтительной позы спина. Три часа отстоишь, не шевелясь, — никакое пение душу уже не затронет, только об одном и будешь думать: скорее бы кончилось.