Шрифт:
Посвящается Луизе и Казбеку Ахеджак (старшим и младшим)
Так уж повелось, что судьбу редких по значимости людей чаще всего определяет время и место рождения, и избежать этих обстоятельств почти невозможно, особенно когда природа наделяет такого человека качествами очевидно неординарными. Скорее рано, чем поздно ему становится тесно в уюте родительской домовитости. Это тем более странно, поскольку большинство людей к тому и стремится, что надо воспринимать как явление абсолютно нормальное, но только не для тех, у кого, как говорится, «душа кипит, а сердце плачет». Вот я как раз о таких и хочу сказать…
Другое дело, какими путями неординарная личность выходит на столбовую дорогу своей яркой жизни из узкого круга деревенской юности и куда потом её пути устремлены, а главное, насколько впоследствии духовно и житейски сохраняются связи той личности со своей малой родиной. Чаще ведь если уходит, особенно из глухомани, то навсегда, возвращаясь к родным «плетням» лишь сенсационными публикациями, шумными телепередачами, вселенской известностью и почти никогда лично.
Ельцин, например, будучи Президентом России, к своей родимой станции Бутка, что в Свердловской области, ближе, чем на полторы сотни километров, и не приближался, а народный артист Михаил Ульянов в глухое сибирское село Бергамак, где появился на свет, приехал лишь однажды, уже в конце жизни, заслуженно усыпанный всеми возможными почестями в золотом обрамлении.
Я это говорю отнюдь не в качестве осуждения, а скорее – в констатацию, поскольку жизнь подчас складывается так, что «родное гнездовье» в памяти избранных брезжится настолько далеко, что с расстояния собственной вселенской известности видится не более чем светлым пятнышком с иллюзорными ощущениями, что если что и было, то в какой-то далёкой и малоправдоподобной жизни.
В этом смысле Мурат Ахеджак – безусловно, человек уникальной редкости. Куда бы ни заносила его судьба, на какие бы высоты она его ни подымала, он всегда утверждал и словом, и делом, что родной аул для него оставался главным местом жизни.
Я думаю, это объясняется просто: в нём, по большому счёту, никогда не было того «генеральства», что кардинальным образом преображает личность, чаще всего преисполненную избытком властных возможностей, особенно когда они (эти возможности) появляются достаточно рано. Более того, он нередко говорил, особенно если ему хотелось освободиться от служебных условностей и перевести беседу в доверительное русло:
– Давай поедем ко мне в Псейтук, там и потолкуем…
И вот там, в ауле Псейтук, традиционное адыгейское гостеприимство множилось на те степени человеческого обаяния, которые он удивительным образом пронёс через всю свою стремительную, до боли короткую, но чрезвычайно наполненную жизнь…
В памяти любого, кто хоть однажды общался с ним, а тем более – в родовом доме, что на берегу Кубани, навсегда оставалось ощущение непривычной для нынешнего времени искренности, особенно когда ты, гость, понимал, как непросто подобным людям в силу высокого служебного и общественного положения держать, как говорится,
Эхо гитарной струны
Может быть, только сейчас я начинаю осознавать, что духовный мир поколения Мурата сформировал человек, которого советская идеология воспринимала (если так можно оценить) с полупрезрительной и снисходительной усмешкой. А зря!
Никто столь продуктивно не размонтировал «марксистско-ленинское мировоззрение», отлитое в многопудье неподъёмных томов, как это сделал Владимир Семёнович Высоцкий, хриплым голосом с некачественных магнитофонных лент с лёгкостью перекрывая всю меднотрубную мощь митинговых оркестров, что гремели во славу победившего социализма в стране, с утра занимавшей очереди за колбасой, шапками из кролика и стиральным порошком. И если моё поколение, близкое к так называемым «шестидесятникам», слушая Высоцкого, позволяло себе, в основном, хихикать в кулак, воспринимая политику двойных стандартов (говорить одно, а делать другое) как нечто неизбежное, с чем приходится мириться, то поколение Ахеджака, рождённое под вещие аккорды великого провидца, покорно соглашаться с обречённо-привычным уже не желало.
В истории (а уж тем более – в нашей) это стало единственным случаем (по крайней мере, известным мне), когда человек, вооружённый лишь гитарой и хриплым голосом, увёл за собой миллионы молодых единомышленников, а власти, окаменевшие в давно отмерших догмах, этого даже не заметили, а когда заметили и неуклюже засуетились, было уже поздно.
Сколько отроков того времени исступлённо грохотали тогда по гитарным струнам, пробуя на твёрдость свои ломающиеся голоса поэтическими призывами Высоцкого! В том хоре звучал и голос мальчишки с густоволосой, лохматой головой из крохотного адыгейского аула. Он пронёс любовь к Высоцкому и бардовской песне через всю свою жизнь.
…Если шёл за тобой, как в бой,На вершине стоял хмельной,Значит, как на себя самого,Положись на него! –пел «под Высоцкого», старательно обрывая гитарные струны, убеждённо наговаривая для себя основные нравственные ценности, с которыми пройдёт путь до самого своего последнего часа…
Много раньше, ещё в пору начала его политической деятельности, у меня однажды была возможность подискутировать с ним о значении и месте Высоцкого в отечественном искусстве, в частности – поэзии, где Мурат твёрдо настаивал на самых высоких оценках его творчества.
Первокурсник Мурат Ахеджак. 1979 г.
Поводом для дискуссии стало телевизионное интервью Андрея Вознесенского по случаю очередной годовщины кончины Владимира Семёновича, где Вознесенский рассказывал, как трогательно-внимательно Володя относился лично к нему, и в подтверждение приводил телефонный разговор, в котором он пожаловался Высоцкому, что никак не может достать в дом новогоднюю ёлку. Каково же было изумление, когда за час до курантов в дверь кто-то позвонил. Открыв, Вознесенский увидел Володю в сопровождении двух шкафообразных амбалов, и в руках у него была роскошная ель, каких в Москве и не встречали – разве что только у семей членов политбюро…