Дом имени Карла и Розы
Шрифт:
Второй раз в жизни Шурик зарабатывает у Аси тумака, а за что, не знает… Не ревет он лишь потому, что хочет быть стойким, как Федя. Он только спрашивает:
— Ты чего, дылда?
— А ты? Ты не хватал меня за локоть, когда шли? Не хватал?
Взрослым не до них. Ксения воюет с целым дортуаром:
— Залегли, как медведи…
В зимние месяцы детдомовцы неохотно покидали постели, сберегавшие тепло. Выпадали дни, когда никого не удавалось вытащить в классы, когда отчаявшиеся воспитатели утверждали, что нынешних деток учение не привлекает,
Ксения не знает, что и делать. Пробираясь между койками, она пытается воздействовать на каждого лежебоку в отдельности.
— Силы нема! — басит один из-под одеяла.
— Схлопочи хлебушка, — вторит другой. — Живо вскочим!
После инцидента в столовой Татьяна Филипповна предпочитает стоять в стороне. Она обводит глазами дортуар: обставлен, как больничная палата. Кровати да тумбочки; ни вешалок, ни шкафов, ни стола. Впрочем, ни в одной больнице даже в войну и разруху не нашлось бы столько рухляди, наваленной на кроватях, запихнутой под них, брошенной в проходах.
А больные? То есть дети!.. Кто лежит, кто сидит, кутаясь в одеяло с головой, словно спасаясь от дождя… Один Федя стоит посреди комнаты, вытирая далеко не стерильной тряпкой кровь со лба… Татьяна Филипповна не выдерживает:
— Иди в лазарет! Немедля! Надо промыть и смазать йодом!
Голос ее гремит. Ася и Шурик сконфуженно замерли у дверей. Федя скрестил на груди руки.
— Я? В лазарет? Вот еще!..
— Заражение будет, чудак!
— Не неженка. Не будет.
Кто-то хихикнул:
— Он в лазарет не сунется!
— Ему сегодня влетело от лекаря.
— Дурачье, — спокойно отозвался Федя и стал не спеша застегивать свой пиджачок, короткий в рукавах, узкий в плечах. — Думаете, я испугался?
— А что, пойдешь?
— Пойду!
— Мама, и я! — Шурик умел быть настойчивым. — Мама, ты же сама хотела Аську врачу показать.
Татьяна Филипповна пошла с детьми. Настойчивый Шурик выведал в пути, за что Феде сегодня влетело от Якова Абрамовича — детдомовского врача.
Вчера Федя Аршинов выпросил в лазарете пару ножниц — для стрижки-брижки, как он кратко выразился, но укорачивать мальчишечьи чубы и ногти не было главным назначением добытых Федей ножниц; он давно лелеял одну идею и ближе к ночи осуществил ее. Две пары ножниц — одну удалось достать у девочек — Федя засунул в щели между паркетными дощечками. Злющие, голодные крысы, донимающие детдомовцев, должны были напороться на острия и сдохнуть в страшных мучениях.
От задуманной операции пострадали не крысы, а Егорка Филимончиков. Распорол в темноте ногу и попал в лазарет…
Ася знала немало врачей — почти все товарищи отца были врачами, — но большевик, занимающийся медициной, ей не встречался. И, войдя в лазарет, она с интересом глянула на доктора. Врач как врач. Ну, немного носат, ну, смешной, оттого что халат на нем нескладный — длинен и широк. Папа бы отказался от такого халата. Хотя теперь это считается пустяками…
Доктор взглянул на Федю — на других и глядеть не стал — и бросился мыть руки. Вымыв, сказал:
— Явился на мою голову…
Ася и Шурка переглянулись. Федя предупредил их, что с этим лекарем все случается «на его голову». Даже в детский дом, демобилизовавшись после ранения, он попал не просто, а «на свою голову».
Яков Абрамович ловко обмыл Феде лицо, йодом распорядился экономно, взял на ватку ровно столько, сколько надо: берег скудный запас лазарета. Аккуратно наложенная на лоб повязка из полотняной ветоши сделала Федю похожим на раненого бойца.
— Теперь ругать станете? — спросил Федя.
— Станем. Ступай в палату. Там тебе влетит сразу от трех Филимончиковых. У Егорки оба братца сидят, не струсишь?
— Я?!
Следом за Федей в палату скользнул Шурик.
Ася напряженно ждала приказания засучить левый рукав. Этот доктор может выручить Асю. Он добрый; по глазам видно, что добрый; он разохается, как только увидит ранку, увидит, что у Аси совсем нет подкожного жира. Ее за это очень жалел школьный врач; за это и за то, что она дочка врача, убитого на войне. Яков Абрамович разъяснит Дедусенко, что Ася слабенькая, что ее надо беречь, а Татьяна Филипповна тоже не злая, она скажет: «Придется забрать девочку к себе. Куда такую а дортуар…»
Ася согласна спать хоть на рояле. Даже весь день лежать на нем, никому не мешая. Пусть только доктор пропишет ей полный покой…
Татьяна Филипповна, прежде чем показать Асин локоть, завела разговор о своей швейной мастерской, как будто врача это могло интересовать. Оказалось, заинтересовало…
Умные, грустные глаза доктора вдруг засияли, изможденное лицо больше не казалось некрасивым.
— Чудесно, товарищ Дедусенко! — по-детски радовался Яков Абрамович. — Значит, оденете ребят. Это нужно, как воздух, как кислород! Именно кислород… Одежда — ведь это прогулки. А?
— Вот я и пришла к врачу. Детям действительно надо лежать? Они же не вылезают из-под одеял…
— Знаю. — Доктор в задумчивости потер переносицу. — Видите ли… Дети инстинктивно боятся израсходовать неприкосновенные запасы своего организма…
Ася торжествующе слушала. Ей тем более нельзя расходовать…
— Видите ли, товарищ Дедусенко, низкая температура помещений, отсутствие теплой одежды, недостаточное питание…
Асе хотелось подсказать: «Отсутствие подкожного жира». Спасибо умному доктору, ее дела неплохи…
— Безусловно… — рассуждал Яков Абрамович, как бы продолжая какой-то спор. — Все эти факторы располагают организм к состоянию мышечного покоя…
— Значит, правильно? — упавшим голосом произнесла Татьяна Филипповна.
— То есть как правильно?! — Яков Абрамович вдруг набросился на Дедусенко. — Хорошенькое дело!.. Я всему персоналу внушаю. Чушь! Предрассудок! Массовое убийство! Ну да, убийство. Ведь каждому твердишь: «Поднимайте жизненный тонус детей! Все годится: игры, занятия, песни. И, главное, труд!»