Дом имени Карла и Розы
Шрифт:
«Ишь, агитирует!» — насупилась Ася.
Татьяна Филипповна расцвела.
— У вас музейная чистота, Яков Абрамович. Как вошла, так поразилась.
— Этим обязан своей пыльной даме.
— Кому?
— Одной почтенной старушке.
Асе бы обрадоваться: откопала пыльную даму! Доктор стал объяснять, что в штатных ведомостях Анненского института имелась одна странная должность. Пыльная дама — так она и числилась в ведомостях — обязана была обходить институтские помещения с тряпкой, проверяя чистоту каждого предмета. Но могло ли это заинтересовать девочку, чьи надежды
Пока доктор тратил на Асин локоть щепотку ксероформа и чистый лоскут, Ася нашла выход. Ее должен спасти Шурик! Он подскажет своей недогадливой матери: «Возьмем Аську к себе». Шурик настойчивый, он добьется; ему же будет лучше, они прекрасно устроятся втроем. Татьяна Филипповна будет занята вечерами, а Ася станет укладывать ее сына спать, рассказывать ему сказки, одну интереснее другой.
Опережая взрослых, Ася подходит к палате. Сейчас она войдет туда и нашепчет на ушко Шурику, сколько у нее в запасе сказок. Тысяча! Тысяча и одна! Такие сказки, что их лучше всего рассказывать именно перед сном… Конечно, хитрить нехорошо, она сама презирает людей за хитрость. Но ведь она не виновата, что у одних детей есть матери, а у других нет…
Ася нашла друга
Трое Филимончиковых, три бритоголовых детдомовца с остренькими носами и колючими глазками, внимали Феде, который о чем-то повествовал вполголоса. Шурик и вовсе сидел с полуоткрытым ртом.
Койки стояли тесно, свободных не имелось. Больные, в том числе и Егорка Филимончиков, были обряжены в голубые девичьи халаты. Кто читал, кто играл с соседом в шашки. Перевернет страницу или передвинет шашку — тотчас руку обратно под одеяло: греет.
Доктор пошел в обход. Татьяна Филипповна согнала сына с белой крашеной тумбочки и присела, взяв его на колени. Он, увлеченный рассказом Феди, и не заметил такого конфуза.
— Вот бы, ребята, и всюду такую чистоту, — громко сказала новая воспитательница. — Скоро, думаю, грязь изведем, крыс тоже уничтожим…
— Не сули! — донесся суровый басок с дальней койки.
Туда, в самый угол, доставал заглянувший в окно солнечный, наполненный пляшущими пылинками луч. В его свете резко проступали на детском лице безобразные следы золотухи.
— Не сули, мы уже слышали…
— Сыты обещаниями! — подхватил сосед золотушного мальчика. — Сами им не верите! Твой-то сынок при мамке жить будет? С нами ему тяжко…
Наступило молчание. Шурик сполз с материнских колен и стоял, побледнев, одергивая курточку, на которой поблескивала красная пятиугольная звезда.
— Тяжко тем, кто в Сибири с Колчаком воюет… — сказала Татьяна Филипповна.
Сын Григория Дедусенко понял эти слова так, как их и следовало понять. Он не забыл отцовского наказа быть мужчиной. Может быть, перед глазами мальчика замаячила на миг «куча мала», но он не сморгнул.
— А мне что? Мне еще лучше со всеми.
Так был решен вопрос о том, где будет жить Шурик. Так рассыпались Асины планы. Девочка — сникшая, безразличная ко всему — следом за обоими Дедусенко поднималась наверх, в бельевую. Там была назначена встреча с Ксенией.
Взбирались на верхний этаж боковой железной лестницей; такие витые таинственные лесенки утомляют взрослых, но поднимают дух у детей. Асин дух невозможно было поднять. Что ее ожидало? Получит в бельевой смену белья и, не дожидаясь, пока Татьяна Филипповна досыта наговорится с кастеляншей насчет всяких швейных дел, пойдет искать свой дортуар… А в дортуаре девчонки, которые только и ждут, на кого бы им наброситься… У Шурика-то есть Федя, а кто защитит Асю? Кто?
И вдруг… Честное слово, так случается только в сказке! Вдруг из бельевой навстречу Асе вышла девочка чуть постарше ее и остановилась.
— Новенькая?
Красивая девочка! Белокурые волосы распущены по плечам и забраны лентой. На других детдомовцев не похожа, хотя и одета в казенное темно-золеное платье. Поверх платья теплая вязаная кофта, просторная, похоже, с чужого плеча. Девочка не сводит с Аси глаз. Пожалуй, Ася с ней где-то встречалась…
Посторонившись, пропустив Асиных спутников в бельевую, девочка говорит:
— Сними капор! Ты прежде косы растила?
— Да. — Ася покраснела до слез.
— А платье у тебя было розовое? С воланами…
— Да, правда! Праздничное, с воланами…
Где же Ася видела это лицо? Заметное лицо, особенно глаза — серые, как бы подведенные тенью. И зубы — розные, немного торчащие вперед. Даже голос, звучный, привыкший командовать, был знаком.
— Зовут тебя, кажется, Аня?
— Нет, Ася. А тебя Люся! Люся, Люся!.. — Ася всплеснула руками, изумившись, как археолог нежданной находке. — Я помню, ты настоящая институтка.
Девочки стояли, радостно улыбаясь, взбудораженные воспоминаниями. Два года назад, как говорится, в добрые старые времена, тетя Анюта повела Асю на елку в дом Казаченковых, в их собственный, богатый, красивый дом. Сестры Казаченковы сами встречали робко входивших девочек-сироток, многих гладили по головке, приятно шурша длинными черными переливчатыми платьями. Асю к ним привели не потому, что она недавно потеряла отца, — елку устраивали лишь для неимущих сирот, — а потому, что тете Анюте захотелось развлечь загрустившую племянницу. Сама она, как и некоторые другие жены служащих фирмы, была приглашена помочь в проведении праздника.
Люся прикрыла дверь в бельевую, спросила:
— Тебя тетушка устроила сюда?
— Нет, чужие. А что… очень тут плохо?
— Ну… Если вспомнить, как жили…
Каким образом эта белокурая девочка очутилась на елке у Казаченковых, Ася не знала; помнила лишь то, как они вдвоем уселись в одно кресло и Люся, щелкая орехи, выложила ворох подробностей из жизни благородных девиц. Получалось вовсе не так завидно, как в книжках. Какие-то злющие дамы, муштрующие бедную Люсю днем и ночью, изводящие ее своими придирками на прогулках, на молитве, всюду… Это Люся сейчас закатывает глаза, вспоминая об институте; тогда не закатывала.