Дом корней и руин

Крейг Эрин

«Дорогая сестра, моя дорогая Камилла, я хотела написать тебе, чтобы…»

«Ее высочеству, всемогущей герцогине Соленых островов.

Камилла, я знаю, что, скорее всего, ты даже не прочитаешь это письмо, поэтому, пожалуй, неважно, как я его начну. Я уже вижу, как ты рвешь его на мелкие кусочки. Но я просто хочу, чтобы ты знала, что я благополучно добралась до Блема. Я и не представляла, как огромна Арканния. Хотя, несмотря на весь ее простор и многообразие, я все равно чувствую, будто ты неотступно следуешь за мной. Будто я по-прежнему в Хаймуре.

Я

хотела бы извиниться за то, что вот так бросила все и сбежала. Я просто не видела другого выхода. Я больше не могла оставаться в этом доме ни одной ночи. Только не сейчас. Не сейчас, когда я узнала… все. Я понимаю твое беспокойство и обещаю сделать все, что в моих силах, чтобы не опорочить честь нашей семьи.

Если честно, даже не знаю, зачем пишу все это. Не уверена, что мне хватит смелости отправить письмо; возможно, я просто засуну его подальше в ящик письменного стола и забуду до тех пор, пока не закончу работу и не начну собирать вещи. Но мне приятно поговорить с тобой вот так. Я почти представляю, как ты сидишь, слушаешь меня и пытаешься понять, что я хочу сказать.

Интересно, куда я отправлюсь дальше? Все же надеюсь вернуться к тебе в Хаймур. Когда-нибудь. Но не сейчас.

Твоя сестра Верити».

11

Уголь скрипнул о бумагу, и толстая черная линия ушла не туда. Я потерла ее большим пальцем, пытаясь исправить угол наклона. Александр неотрывно следил за моими движениями. Из окон за его спиной лился солнечный свет, отбрасывая золотистые блики на его черные, как вороново крыло, волосы и создавая вокруг него сияющий ореол. Даже пальмы благоговейно склонились к нему с обеих сторон, как бы дополняя композицию.

Дофина привела нас сюда после завтрака, заверив, что здесь самый лучший свет во всем поместье. Она назвала это место Восточным зимним садом, и мне стало интересно, сколько же еще зимних садов в Шонтилаль. Свет действительно оказался потрясающим, но из-за стеклянных стен его было даже слишком много. Мне быстро стало жарко; кожа увлажнилась от тяжелого воздуха. Мой накрахмаленный пышный воротничок постепенно начал опадать.

– Можно хоть немножко двигаться? – спросил Александр, едва шевеля губами. Мы начали работу почти час назад, и с тех пор он дышал мерно и практически незаметно.

– Сколько угодно.

Он по-прежнему не шевелился.

– Я точно ничего не испорчу?

– Это только предварительные наброски, – сказала я, очерчивая контур его скул. – Я просто знакомлюсь с вашим лицом.

Я застыла, осознав, как откровенно прозвучали мои слова. Интересно, он тоже это почувствовал?

Александр наконец сменил положение и оперся на подлокотник кресла.

– И как оно? – Он буквально расплылся в улыбке. – Мое лицо?

Я спряталась за этюдником:

– Вполне приемлемо.

– Вполне приемлемо? – повторил он. – О, мисс Фавмант, вы меня обижаете.

– Нос длинноват, – шутливо продолжила я с авторитетным видом. – Когда я закончу, я назову эту картину «Александр…».

Как ваше полное имя?

– Александр Этьен Корнелиус Леопольд Лоран, – произнес Александр с напускной торжественностью.

– Правда? Даже длиннее, чем ваш нос.

Он усмехнулся, а я оглядела мольберт и взглянула ему в глаза:

– Думаю, выйдет прекрасный портрет. Поколения будущих Лоранов будут смотреть на него и говорить: «У этого человека было слишком много имен, но посмотрите, как он был красив и какой у него был идеально пропорциональный нос».

– Мама будет рада. – Помолчав минуту, он спросил: – Это ничего? Что мы разговариваем? Я не хочу отвлекать, но так можно провести время немного приятнее.

Я быстро пробежалась по листу, заштриховывая пряди волос и прорабатывая изгиб его бровей.

– Все в порядке. Я люблю разговаривать, когда рисую кого-то незнакомого. Чем больше я узнаю о вас, тем точнее смогу изобразить на холсте.

– Расскажите о Соленых островах, – попросил он, откинувшись на спинку кресла и перебирая пуговицы на пиджаке из матового бархата. Он подобрал шелковый галстук того же зеленого оттенка, что и его глаза, и они будто бы сияли в утреннем свете.

– Рассказы о себе не помогут мне больше узнать о вас.

Я перевернула лист и начала новый набросок. На этот раз штрихи были уверенными и правильными. Линии свободно растекались по бумаге.

Алекс почесал в затылке:

– Да, но бывает трудно открыться незнакомому человеку. Я ничего о вас не знаю.

– Справедливо.

Я взяла карандаш с более твердым грифелем и провела быстрые, четкие линии, обрисовав его кресло.

– Давайте так: сначала вы отвечаете на вопрос, потом я.

Он кивнул. Я сделала паузу и подправила контур высокой плетеной спинки с мягким подголовником.

– Что бы вы делали, если бы не сидели сейчас со мной?

Александр рассмеялся, легко и непринужденно:

– Наверное, сидел бы где-нибудь в другом месте. Большую часть времени я, как правило… Стоп, – резко скомандовал он.

Я застыла с открытым ртом, не успев попросить прощения.

– Что?

– Вы собираетесь извиниться. Не надо. Пожалуйста. – Он вздохнул. – Люди так болезненно воспринимают кресло… меня в этом кресле. А зря. Не надо, – настойчиво повторил он. – Я провел в нем почти всю свою жизнь. Я уже не помню, когда я в нем не сидел. Это часть моей личности, но не единственное, что меня определяет. Меня не смущают разговоры или шутки об этом.

Я отложила карандаш и встретилась с ним взглядом.

– Я… я слышала, что это был несчастный случай.

– Да.

– А можно спросить, как это произошло?

– Лестница в вестибюле. Для маленького мальчика она оказалась слишком крутой. Как-то утром я бежал на завтрак… в свой четвертый день рождения… и упал.

– И это привело к… – Я осеклась, не зная, как правильно выразиться.

– Параличу обеих ног. Я ничего не чувствую и не могу двигать ничем отсюда и ниже. – Он показал на бедра.