Дом на городской окраине
Шрифт:
— Выйдите немедленно! — сухо произнес судья.
Со словами «Это удивительно» полицейский вышел из зала судебных заседаний.
— Пригласите свидетеля, — сказал судья.
Делопроизводитель открыл дверь в коридор и крикнул: — Пан Мейстршик!
Пан Мейстршик вдруг ощутил в животе такую тяжесть, точно он проглотил булыжник.
— Сюда, сюда! — обхватив свидетеля за плечи, делопроизводитель поставил его перед распятием.
— Вы пан Мейстршик? — спросил судья.
— Итак, пан Мейстршик… четвертого
— Я всегда правду… — пробормотал свидетель, отирая пот со лба.
— Так что же произошло?
— Что произошло… Жена говорит: отнеси молоко Факторам. Хорошо, — говорю, — но ты из лавки не отлучайся, обслуживай клиентов. Несу кринку с молоком. Они берут каждый день. Когда литр, когда пол-литра, когда как… Ну, несу…
— Ближе к делу! Вы вошли во двор и услышали крик. Ругались пани Мандаусова с пани Факторовой. А что было дальше?
— Ну что было дальше… Я принес молоко, а они разговаривали… Громко разговаривали.
— Разговаривали… Ничего себе — разговаривали… Они кричали друг на дружку и ругались. Как они ругались?
— Простите, я об этом ничего не знаю. Я пришел, когда уже все кончилось.
— Вы слышали, как пани Факторова якобы сказала пани Мандаусовой «Вы торговка с барахолки»?
— А год назад она обозвала меня «старой козой», — вставила старая мегера. — Стоит у помойки и во весь голос кричит: «Старая коза!»…
— Помолчите! Пан свидетель, вы слышали это выражение «Торговка с барахолки»?
— Простите, не слышал.
— Как это не слышали? Вы что, глухой?
— Нет. Не то, чтобы глухой…
— Вот то-то… А что пани Мандаусова сказала пани Факторовой «Вы — старая кляча», — этого вы тоже не слыхали?
— Ничем не могу вам помочь…
— Слушайте, — рассердился господин советник. — Да где вы стояли, что ничего не слышали?
— У кринки с молоком. Я поставил ее возле себя и смотрел…
— Но ведь не можете вы утверждать, будто не слышали вообще ничего?!
— И слышал и не слышал… Кто-то что-то говорил, но я не обращал внимания…
— Одумайтесь! Свидетель не имеет права о чем-либо умалчивать. За это строго наказывают.
— Я бы рад вам услужить, — залепетал свидетель, — я ничего не замалчиваю… Но что делать, если у меня голова такая дурная?!
— Так вы ничего не знаете? — угрожающе спросил судья.
— И знаю и не знаю.
— А что вы знаете?
— А что я могу знать?.. Что-нибудь скажу, — будет плохо, не скажу ничего — опять плохо. Я, простите, говорить не мастер. Со мной лучше не разговаривать. Жена мне говорит: «старый дурак» — и это правда. Обязательно кому-нибудь не угодишь. А ведь надо со всеми по-хорошему. Я охотно услужу, но так чтобы все честь по чести… Жена велела сказать, что мы закрываем лавку.
— Что? — простонал судья.
— Лавку, простите, закрываем. Тут не разбогатеешь. Мы такие убытки понесли за
— Ох, — вздохнул судья и провел рукой по лбу.
Вдруг он покраснел, стукнул кулаком по столу и заорал на свидетеля: — Марш отсюда, чтоб я вас больше не видел!.. Не то и меня обвинят в оскорблении личности!..
— Вот это правильно, совершенно правильно, пан судья, — обрадовался лавочник, — какой может быть разговор с дубиной стоеросовой?!.. Не умеешь говорить на суде, — оставайся дома! Честь имею!..
И вне себя от счастья лавочник, как мышка, шмыгнул за дверь.
— А теперь, — рассвирепел судья, — вы либо помиритесь, либо я вас обеих посажу за решетку!
Опять поднялся гвалт. Зал огласился причитаниями, стонами, сетованиями. Не скоро удалось судье и обоим адвокатам унять рассорившихся женщин. Делопроизводитель составил примирительную, и стороны подписали ее.
— Отныне, — торжественно провозгласил судья, — вы не должны даже замечать друг дружку, ясно?
— Чего мне ее замечать, — отозвалась пани Мандаусова, — я рада-радешенька, когда ее не вижу.
— Я и не погляжу в ее сторону, — высказалась жена полицейского.
Молодой человек с крысиным лицом и востроносая девица вывели пани Мандаусову из зала.
В коридоре полицейский сказал молодому человеку с крысиным лицом: — так значит, от моих кроликов идет вонь, пан Спьевак? Ну ладно. Я вам покажу, как возводить напраслину на моих кроликов!..
Глава двадцать девятая
— Слава Богу, еще одно дело с плеч долой, — с удовлетворением произнес судья.
Шелестящая тишина наполнила зал заседаний. По коридору, поджидая своего, слонялся полицейский.
Седовласый судья спрятал бумаги в папку и собрался уходить. С минуту он помедлил в задумчивости и затем машинально снова положил досье на стол.
— Ах, господа, — вздохнул он, обращаясь к адвокатам, которые сосредоточенно делали какие-то пометки.
Он сложил руки под мантией и продолжал, нахмурив брови: — Уже тридцать лет, господа, служу я в суде… Легко сказать! Тридцать лет выслушиваю крики, причитания, дурацкие речи повздоривших между собой людей… Изо дня в день, как автомат, произношу слова о необходимости быть снисходительными по отношению друг к другу…
Адвокат полицейского в ответ только вздохнул.
— И все напрасно. Тридцать лет! Нет мне спасения. Я обречен.
— Да, — отозвался адвокат пани Мандаусовой, поглаживая широкую плешь, — радости в этом мало, я понимаю… Кто хотя бы раз имел случай слышать мою клиентку, — и тот уже сыт по горло. Бой-баба!..
— Что там ваша, — вступил в разговор оппонент, — это ангел по сравнению с моей полицейшей! Э, да что говорить!..
— Сразу видно, пан коллега, что вы не знаете пани Мандаусову… Эта особа, без конца тягаясь, спустила уже два дома, вот-вот и третий пойдет в уплату судебных издержек.