Дом на краю темноты
Шрифт:
И вот я здесь, втиснутая в скрипучее кресло в адвокатской конторе Бикон-Хилл, все еще не оправившаяся от эмоционального удара через несколько недель после смерти отца. Мое нынешнее настроение – раздражение на одну треть (спасибо, Венди Дэвенпорт) – и на две трети скорбь. На другом конце стола адвокат по недвижимости подробно рассказывает о том, как мой отец продолжает получать прибыль от Книги. Продажи шли довольно скромными темпами с ежегодным всплеском в течение нескольких недель до и после Хэллоуина. Голливуд продолжал звонить на полурегулярной основе, в последнее время предлагая, о чем мой отец так и не удосужился сказать мне, превратить Книгу в телесериал.
– Ваш отец с умом распоряжался деньгами, – говорит Артур Розенфельд.
От прошедшего времени в его речи на меня снова нахлынула волна грусти. Очередное напоминание о том, что папы действительно нет, он не просто уехал в длительную командировку. Горе – очень хитрая штука. Оно может затаиться на несколько часов, достаточно долго, чтобы включилось воображение. А потом, когда ты становишься мягким и уязвимым, оно набрасывается на тебя, как скелет из комнаты ужасов в парках аттракционов, и вся боль, которую ты уже начал забывать, с ревом возвращается. Вчера по радио крутили любимую группу моего отца. Сегодня мне сообщили, что, как единственная наследница, я получу примерно четыреста тысяч долларов.
В сумме нет ничего удивительного. Мой отец рассказал мне об этом за несколько недель до смерти. Неловкий, но необходимый разговор, еще более неприятный из-за того, что моя мама решила не брать свою долю прибыли от Книги, когда они развелись. Папа умолял ее передумать, уверял, что она заслуживает половину. Мама не соглашалась.
– Мне ничего этого не нужно, – срывалась она во время их споров на этот счет. – И никогда не было, с самого начала.
Так что мне досталось все. Деньги. Права на книгу. Позор. Как и мама, я задумалась, не лучше ли от всего этого отказаться.
– Также стоит обсудить вопрос дома, – говорит Артур Розенфельд.
– Какого дома? У папы была квартира.
– Бейнберри Холл, конечно же.
Удивление пронзает все мое тело. Мое кресло скрипит.
– Моему отцу принадлежал Бейнберри Холл?
– Так и есть, – отвечает адвокат.
– Он снова его купил? Когда?
Артур кладет руку на стол, сцепив пальцы.
– Насколько мне известно, он никогда его не продавал.
Я сижу неподвижно, застыв от шока, обдумывая всю информацию. Бейнберри Холл, место, которое якобы так напугало мою семью, что у нас не было выбора, кроме как уехать, был во владении моего отца в течение последних двадцати пяти лет.
Я предполагаю, что он либо не мог избавиться от него – возможно, учитывая репутацию дома – либо не хотел продавать его. Из чего может вытекать множество вещей, ни одна из которых не имеет смысла. Все, что я знаю наверняка, так это то, что папа никогда не говорил мне, что все еще владеет домом.
– Вы уверены? – спрашиваю я, надеясь, что Артур совершил какую-то ужасную ошибку.
– Абсолютно. Бейнберри Холл принадлежал вашему отцу. А это значит, что теперь он ваш. До последнего кирпичика, как говорится. Полагаю, мне следует отдать вам вот это.
Артур кладет на стол связку ключей и протягивает их мне. Их два, и оба вставлены в простой брелок для ключей.
– Один открывает переднюю калитку, а другой – входную дверь, – говорит он.
Я разглядываю ключи, не решаясь взять их в руки. Я не уверена, стоит ли мне принимать эту часть наследства. Меня воспитывали в страхе перед Бейнберри Холл по причинам, которые до сих пор мне неясны. Несмотря на то что я не верю официальной версии моего отца, мне не очень комфортно владеть этим местом.
Кроме того, остается вопрос о том, что сказал мне папа на смертном одре, когда демонстративно решил не говорить, что все еще владеет Бейнберри Холл. То, что он сказал, сейчас эхом отдается в памяти, заставляя меня дрожать.
Там небезопасно. Особенно для тебя.
Когда я наконец хватаю ключи, они кажутся горячими, будто Артур положил их на батарею. Я обхватываю их пальцами, их края впиваются в мою ладонь.
Вот тогда-то на меня обрушивается еще одна волна горя. На этот раз она окрашена разочарованием и недоверием.
Мой отец умер.
Он всю жизнь скрывал правду о Бейнберри Холл.
А теперь дом принадлежит мне. И это значит, что все его призраки, настоящие или воображаемые, тоже мои.
Тур
Мы знали, во что ввязываемся. Утверждать обратное было бы откровенной ложью. Прежде чем мы решили купить Бейнберри Холл, нам рассказали его историю.
– Уж поверьте, у этой недвижимости есть прошлое, – сказала наша риэлторша, похожая на птичку женщина в черном костюме по имени Джейни Джун Джонс. – У дома огромная история.
Мы сидели в серебристом «кадиллаке» Джейни Джун, который она вела с такой агрессией, будто управляла танком. Все, что мы с Джесс и Мэгги могли сделать – это держаться и надеяться на лучшее.
– Хорошая или плохая? – сказал я, потянув за ремень безопасности, чтобы убедиться, что он надежно закреплен.
– Немного и того, и другого. Земля принадлежала Уильяму Гарсону. Он был лесничим. Богатейший человек в нашем городке. Именно он построил Бейнберри Холл в 1875-м.
– Бейнберри Холл. Какое странное название, – пискнула Джесс сзади, где она сидела, надежно обхватив руками нашу дочь.
– Да, пожалуй, – сказала Джейн Джун, повернув на дорогу из города в той же резкой манере, от которой «Кадиллак» постоянно качался из стороны в сторону. – Мистер Гарсон назвал его в честь растения [1] . История гласит, что, когда он купил эту землю, весь склон был покрыт красными ягодами. Горожане говорили, что это выглядело, будто вся земля сочилась кровью.
Я взглянул на Джейни Джун со своего места на переднем сиденье, проверяя, действительно ли она видит дорогу через руль.
1
Baneberry (англ.) – воронец или волчья ягода, отсюда Бейнберри Холл.