Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Андрей Андреевич был на два месяца старше Наташиного деда, и это обстоятельство служило постоянным поводом для дедовых шуточек, которые он позволял себе лишь в «коньячные» дни. Зимой он говорил что-нибудь в том духе: «Ты уж, Андрюша, не стесняйся, ходи с палочкой, как английский лорд. А то скользко, упаси господь, упадёшь ещё. Хорошее ли дело, упасть в твоём возрасте? Вот доживу до твоих лет — непременно трость себе организую». Осенью или весной дед в разных вариациях говорил про калоши — старому человеку гусарить без калош никак нельзя. Это ему ещё можно без калош, а Андрюше пора пришла не штиблеты барышням демонстрировать, а о здоровье беспокоиться. «Какие уж тебе барышни, Андрюша? Забудь про барышень, ты всё больше
Видимо, дед разошёлся по привычке, как это у них с Андрей Андреичем заведено, подумала Наташа. Однако сегодняшний спор грозил завершиться совсем не так благостно, как заканчивались политические битвы двух старых пикейных жилетов, поэтому она поспешила добавить:
— Правда, дед, давай, уж лучше о том, что случилось с бабушкой, когда она угодила в капкан того штабс-капитана.
Дед вздохнул, и сказал без энтузиазма:
— Лучше, так лучше.
Продолжив рассказывать, он оживился и скоро уже говорил с прежним воодушевлением. Батурлин не был так отходчив, он слушал внимательно, не перебивая, но Наташа видела, что лицо его остаётся мрачным.
— Оленьке удалось сбежать от Чернецкого, — рассказывал Иван Антонович. — Она даже захватила с собой кое-что из своих вещей. Это не были самые красивые и дорогие наряды, как можно было ожидать от девушки, до недавнего времени не знавшей жизненных реалий. Как позже выяснилось, в её саквояже лежали удобные для длительной ходьбы ботинки, шаль, лёгкое пальто и что-то ещё по дамской части. И платье она, убегая, надела неброское, и пояс захватила с зашитыми в нём девичьими украшениями — всё предусмотрела, умница. Это эфирное создание оказалось трезвомыслящим и мужественным человеком. Жизнь потом подтвердила моё мнение об Ольге Оболенской, родившееся по дороге из Самары, о настоящей Ольге, а не о придуманной двенадцатилетним мальчиком принцессе в тот волшебный день, когда я впервые увидел её.
На детском празднике у Оболенских по случаю Рождества я оказался из-за Лидочки, моей младшей сестры-погодки. Будучи у нас в гостях, князь передал ей от имени своей дочери приглашение на праздник. Лидочке страшно захотелось пойти, а одной ей было неловко — она не была знакома ни с кем из окружения уже почти взрослой четырнадцатилетней княжны. Тогда я впервые попал в столь роскошный дом, коим являлся дворец князей Оболенских, нарядно украшенный по случаю праздника. С самой передней я попал под обаяние того дома, был готов к чуду, и оно свершилось. Открылись двери в залу, где была установлена невиданно большая ёлка, по блестящему паркету разнёсся лёгкий цокот туфелек, и перед гостями — детьми всех возрастов — явилась принцесса из сказки, княжна Оболенская, хозяйка детского бала.
Славильщики вошли в залу, они пели: «Рождество Твое, Христе Боже наш, возсия мирови свет разума...». Стройное звучание детских голосов, запах хвои, блеск сотен ёлочных свечей — всё потом слилось в моей памяти обрамлением образа юной княжны. И вот теперь эта фея шла рядом со мной по дощатому тротуару. Я нёс саквояж, изо всех сил сжимая его ручку. Мне казалось, что если крепче держать Олин багаж, она не сможет исчезнуть так же внезапно, как появилась, не растает в пыльном воздухе Самары.
Впрочем, лирическое отступление затянулось. — И, невзирая на возражения внучки, взволнованной тем, что он обозначил лирическим отступлением, Иван Антонович продолжил повествование. — Итак, мы двигались в направлении Оренбурга, и путешествие наше большую часть пути складывалось на редкость удачно. Я, знаете ли, долго отказывался верить в приметы, совпадения, предчувствия
А тогда, по пути в Оренбург, я был вполне счастлив. После того, как мы в Самаре расстались с Петей, нам уже не нужно было спешить. Мы подолгу отдыхали в пути, иногда, когда хозяева были приветливы, оставались на две ночи. Питались мы здоровой крестьянской едой, дышали чистейшим воздухом, пили вкуснейшую воду из родников, которых кругом было великое множество. Всё это послужило тому, что все члены нашей семьи восстановили силы, потраченные на выживание в захваченном революцией Петрограде и на тяжёлом пути до Самары. Вновь зазвучали командные нотки в маменькином голосе.
Признаться, раньше я порой досадовал на желание матери держать всё семейство под неусыпным контролем. Но после того как в течение нескольких месяцев мы видели мать непривычно тихой и молчаливой, мне стало покойней, когда она вновь принялась руководить всеми. Маменька следила за тем, чтобы все дети и кормившая грудью Петина жена Варя обязательно пили парное молоко, чтобы обе Лидочки — моя сестра и моя семилетняя племянница, тоже Лида — помогали невестке, давали ей отдохнуть от малышки. Мама откармливала Оленьку — «Какая вы худенькая и бледненькая! Вам, душенька, нужно много есть» — и подкладывала ей самые лакомые куски.
Как всегда наибольшее внимание мама уделяла отцу. Она отпаивала любезного супруга травяными чаями и отварами, и надо сказать, что скоро отец стал выглядеть вполне бодро. Наше семейство всё больше походило на то, чем являлось до начала беспорядков, и это наполняло меня радостью. Кроме этого тихого чувства я испытывал ещё и бурный ежедневный восторг бытия: мне сколько угодно можно было смотреть на Оленьку Оболенскую. Говорить с ней я не решался, но когда Оля обращалась ко мне, обмирая от счастья, выдавливал из себя что-нибудь односложное.
Однажды, когда до Оренбурга оставалось менее двух дней пути, мы проснулись — заночевали мы в степи — и обнаружили, что нашего возницы нет. Обошли окрестности, звали, кричали, всё было тщетно, наш Автомедонт исчез. Возница по совместительству являлся нашим охранником, у него имелся дробовик, всегда висевший за спиной. Лишившись вооружённый охраны, отец полез за своим револьвером, который по совету всё того же возницы хранил в деревянном ящичке, прикреплённом к днищу телеги. Ящик оказался пустым. Стало ясно, что сегодняшние исчезновения не сулят нам ничего хорошего. Мы не без труда запрягли лошадей, отец взялся за вожжи, и мы поспешили вперёд. Ехали уже часа полтора, когда наперерез нам из-за лесочка вылетела запряжённая тройкой повозка и помчалась прямо на нас. Всё произошло неправдоподобно быстро: не произнеся ни слова, трое бородатых мужиков сбросили нас с подводы, и угнали её вместе со всем нашим скарбом.
Я обнаружил себя сидящим в дорожной пыли, рядом полулежала и плакала маменька, отец прижимал её к себе, невдалеке Варя качала на руках заходящуюся в крике Маняшу. Лидочки, обе с перепуганными лицами, стояли, крепко обнявшись, и смотрели на дорогу. Я тоже посмотрел вслед умчавшейся подводе и увидел Олю. Вот она нагнулась, подняла что-то, потом подняла ещё раз. По дороге и обочинам были разбросаны Олины вещи, выпавшие из раскрытого саквояжа, чуть в стороне валялся затянутый в свёрток макинтош отца. Вероятно, всё это лежало поверх остальных вещей и, не будучи закреплённым, свалилось с угоняемой на бешеной скорости подводы. Я стал обыскивать придорожную траву и обнаружил куклу Лидочки-младшей. Несмотря на то, что кукла была фарфоровой, она осталась в целости и сохранности. Больше мы с Олей ничего не нашли.