Дом на улице Гоголя

Эрде Анна

— Манжерок? — удивился Батурлин. — Это что-то почти французское.

— Ну, да, Мажино-Манжеро... Тем не менее, Манжерок — туземное название.

— Расскажи-ка мне, дружок, что такое Манжерок. Может, это островок? Может это городок? — слегка вибрирующим голоском пропела Наташа.

Дед обомлел: уже много лет в этом доме не звучал колокольчик внучкиного пения. А ведь какая певунья была!

Глава шестая

Наташа Василевская, обладательница небольшого, но приятного голоска, на институтских вечерах со сцены

очаровывала пением всё присутствующее мужское поголовье. Очаровываться ребята очаровывались, ласково Васей, Васенькой называли, на комплименты и восхищённые взгляды не скупились, а вот всерьёз ухлёстывать за ней давно никто не пытался, потому что все давно уже убедились: отбивать её у Сергея Тимохина, только зря время терять. Мало кто сомневался, что после получения дипломов Тимохин и Василевская поженятся, как они публично объявили; однако в конце четвёртого курса этот, казалось, нерушимый союз внезапно потерпел крах.

За Наташей начал ухаживать известный институтский плейбой, преподаватель, чей цикл лекций приходился как раз на четвёртый курс. Молодой доцент Дунаев, остроумный, спортивный, катастрофически обаятельный, каждый год долго и основательно выбирал среди четверокурсниц предмет, за которым принимался красиво и настойчиво ухаживать. Он не спешил заводить романтических отношений, лишь после летней сессии, когда студенты разъезжались на практику, выявлялось, что облома не произошло и на этот раз. Удивительно похорошевшая избранница Дунаева отправлялась вместе с пылко влюблённым доцентом на практику в неясно сформулированном индивидуальном порядке. По окончании практики были море Чёрное, песок и пляж, а потом наступала будничная осень, Дунаев вспоминал, что женат, и никак не может развестись — его очаровательная супруга была больна странной формой заболевания, которое, никак не проявляясь внешне, заключало в себе постоянную угрозу для жизни. Стресс, вызванный бракоразводным процессом, мог стать роковым — так, во всяком случае, утверждал Дунаев, нежно успокаивая сменяющих друг друга каждой осенью отставленных пятикурсниц.

На их четвёртом курсе глаз Дунаева лёг на Наташу Василевскую, что само по себе не было чем-то уж очень удивительным. Удивление наблюдателей вызывала Наташина реакция — никакая. Сначала Сергей и не думал волноваться из-за ухаживаний записного сердцееда. Он не сомневался в верности подруги, к тому же Наташа была умницей, и, в отличие от своих предшественниц, не стала бы строить иллюзий, что уж на этот раз всё сложится иначе — пусть раньше любовь увядала вместе с первыми помидорами, а вот её-то Дунаев полюбил по-настоящему.

С приближением летней сессии доцент обострился, стал активнее проявлять победительное обаяние, принялся обволакивать Наташу мастерскими комплиментами. А она принялась стремительно хорошеть. С лица сошёл до этого бесперебойный румянец, и это, как ни странно, ей очень шло. На фоне бледности лица сияющие зелёные глаза Наташи засверкали совсем уж нестерпимым блеском, каштановые волосы стали выглядеть золотыми. «Что ж в этом Дунаеве такого особенного? Как ему удаётся пробуждать в девушках их истинную красоту? И как им, бедным, устоять перед ним после такого преображения?» Эти и подобные вопросы всё сильнее мучили Сергея Тимохина. Наташа становилась всё задумчивей и рассеянней, на её глаза нередко наворачивались слёзы. Ссылаясь на неважное самочувствие и усталость, она не только стала избегать шумных студенческих вечеринок, но всё чаще отказывалась от встреч с Сергеем наедине. Летнюю сессию Наташа сдавала, перманентно пребывая в состоянии полусна. «Спать всё время хочется. Сплю, сплю, а никак выспаться не могу», — отвечала она на нервные вопросы Сергея о том, что с ней, в конце концов, происходит.

«Ничего, Дунаев разбудит», — почти

зло думал Сергей, тем не менее, продолжая слабо надеяться, что дело не в гарцующем плейбое. Но однажды из окна троллейбуса он увидел красивую пару, прогуливающуюся по главной улице города — Наташу и Дунаева. Плейбой, склонившись к девушке, что-то оживлённо говорил, а та мило улыбалась. Как назло стоял ясный и солнечный день; неуместный ласковый ветерок коснулся пылающего лица Сергея, когда он выскочил на следующей остановке, чтобы кинуться вдогонку за фланирующими голубками. Наташа и Дунаев испарились. Солнце сияло теперь для всех, кроме Сергея. Уже не первую неделю пребывавший в оцепенении, он отключился от реальности окончательно.

«Тебя будто пыльным мешком из-за угла ударили, Серёга. Так и будешь спокойно наблюдать, как твою девушку уводят?», — пытался его встряхнуть лучший друг Герман. Кое-как досрочно сдав сессию, Сергей сразу же уехал в Выборг, где была запланирована студенческая практика. Он не чувствовал в себе сил становиться свидетелем счастливого отъезда Наташи, практикантки-единоличницы, в Прагу или Вену под эксклюзивным руководством кобелирующего доцента.

В то лето у родственников Сергея пустовала дача под Выборгом, и ещё совсем недавно они с Наташей планировали провести там свои последние каникулы. До начала практики Сергей безвылазно жил на даче, почти без еды, выкуривая в день по две пачки сигарет. Отощавший, почерневший лицом, он явился к выборгской Круглой башне — месту сбора сокурсников-практикантов — и получил весточку от Наташи. Она просила срочно позвонить.

— Серёжа, я беременна! Ты можешь приехать? — без вступления обрушила на него Наташа.

— А что, доцент опять оказался женат?

— Какой ещё доцент? Уже почти три месяца! Я не знала ... у меня бывало ...

в-общем, вот так.

— Ты хочешь сказать, что не Дунаев будущий счастливый отец? А кто?

— Дурак! Приезжай скорей! Я ничего не понимаю: куда ты исчез, почему поехал в Выборг раньше времени и ничего мне не сказал? Что случилось, Серёжка?

— Беременность попутала твои планы? Бедная Наташа, тебе придётся соглашаться на второсортного Тимохина! Вопрос, согласится ли теперь Тимохин.

— Приезжай, Серёжка, я прошу тебя! Отпросись ненадолго, нам необходимо всё обсудить. А этот наш разговор надо сворачивать. Я не вижу тебя, не понимаю, о чём ты говоришь.

— Подумаю.

Две недели продолжалось оцепенение Сергея, а однажды он проснулся среди ночи от распирающей грудь и голову тревоги. Утром он объявил руководителю, что ему необходимо отлучиться на несколько дней. Без дальнейших разъяснений он схватил рюкзачок и кинулся на питерскую электричку. В поезде, везущем Сергея из Питера в Загряжск, история последних недель выстроилась в его голове по-новому. Он вспомнил слова матери, когда та месяца два назад увидела Наташу: «Всё-таки это чудо! Как оно преображает женщину!». И позже, когда на вопрос, почему он в последнее время такой смурной, Сергей пробурчал что-то вроде того, что мол Наташка чудит, мать сказала: «Сейчас ты должен быть с ней особенно бережным, Серёженька. Почудит и успокоится, не переживай». Мать Сергея не подозревала, что молодой паре ничего не известно о своём потенциальном родительстве.

Скорее всего, мама была права, и не только Дунаев явился причиной ошеломляющих изменений, произошедших с его подругой. Да, Наташа увлеклась. А какая девчонка устояла бы? Только та, за которой стоял настоящий мужик, а не рефлексирующий юнец, вроде него. И ребёнок, которого ждала Наташа, не мог быть ничьим, кроме его, Серёгиного — три месяца почти, она сказала. Да хоть бы и два — в ту пору между ней и Дунаевым ещё ничего не могло произойти. Даже если это не его... Последнюю мысль Сергей додумывать не захотел.