Дом на улице Гоголя

Эрде Анна

— Кто это ко мне на ночь глядя?

— Я из областной газеты... вы нам писали... парадоксы времени... — она плохо слышала свой голос.

— Батюшки! — В темноте возникла его плотная фигура. Хозяин, подбежал к калитке, но открывать её не спешил.

— Я — Юлия Логинова. Может быть слышали?

— Юлия Логинова! Не только слышал, но и читал много вашего. Сама Юлия Логинова приехала ко мне в тмутаракань интервью брать! Вот чудо-то! — торопливо и будто бы радостно говорил хозяин, тем не менее, не открывая калитку.

— Я к вам за помощью... мне плохо... если не хотите, пустите хотя бы переночевать... где-нибудь в сарайчике...

всё равно я не смогу уйти...

Дед приблизился, заглянул Юлии в лицо и, засуетившись, почти на себе втащил её в дом.

— Чайку сейчас выпьете — на травах, да с медком — сразу легче станет. А поесть не хотите?

— Хочу, наверное, но не могу.

Но под душистый чаек сало с черным хлебом пошло замечательно.

— Я бы поспала немножко, — После еды её непреодолимо стало клонить в сон.

— Обязательно. Только сначала соберитесь и объясните в двух словах, что вас ко мне привело. Постарайтесь, вы сможете.

— Ночные кошмары... были, — Юлия говорила отрывисто и хрипло, — Обратилась к профессору Прошкину. — Взглядом она спросила деда, говорит ли ему о чем-нибудь это имя. Дед кивнул. — Провела в клинике около суток. Сбежала. Теперь то, что я называла кошмарами, не отпускает меня ни на минуту. Я будто продолжаю разговаривать с Прошкиным, слышу его, а то и вижу. Он сказал, что я запуталась в петлях времени. Я вспомнила про ваше письмо. Поехала к вам.

— Достаточно, а теперь спать. — Дед провел свою гостью в другую комнату, где она, не раздеваясь, рухнула на кровать. Засыпая, Юлия чувствовала, будто её укрывают огромным и почти невесомым одеялом.

Глава тридцать четвёртая

В аэропорту Герман сначала впервые всерьез разозлился на Юлю, а потом неожиданно почувствовал облегчение. Зря он отпрашивался с работы, чтобы приехать к регистрации Юлиного рейса. На этот раз жена выкинула номер, который он не смог бы проглотить, даже если бы захотел — жена назвала номер рейса, которым не летела и лететь не собиралась.

«Видимо, пришла пора делать серьезные выводы», — буднично и нетяжело думал Герман, возвращаясь в город. С него слетело напряжение, в котором он жил несколько последних недель, с тех пор, как он стал в новом свете видеть всё происходящее в его семье. А поменялся его взгляд на жизнь после вопиющего случая: жена однажды заявилась домой в непотребном виде. Совершенно пьяная и какая-то уж очень усталая, она заплетающимся языком пробормотала о банкете на работе, но, как на следующий же день выяснил Герман, никакой пьянки в редакции не было и не предполагалось.

До него начал доходить смысл того, что про его жену давно уже говорили два лучших Гериных друга. Дипломатично и не слишком уверенно на его семейное неблагополучие намекал Серёга. Категоричнее говорил о Юле коллега по работе, Лёня, пятнадцать лет проходивший вместе с Германом огонь и воду, и вместе с ним так и не добравшийся до медных труб.

«Ты женат не на самой красивой, веселой, доброй, и вообще самой лучшей девочке в классе, а на взрослой, стервозной, очень себе на уме бабёнке. Перестань жить воспоминаниями ранней юности, Гера, посмотри правде в глаза, и ты увидишь, что той милой девочки давно уже нет. А может быть, её никогда не было. Ты, как человек с богатой творческой фантазией, изначально мог её придумать. Юленька твоя далеко не дура, она ловко играет на образе десятиклассницы,

застрявшем в твоих мозгах — и ты у неё под каблуком, и в свою взрослую жизнь она тебя не пускает. Что ты вообще знаешь о том, что происходит с ней за стенами дома? Где, например, она бывает, когда чуть ли не ежедневно задерживается на работе, в какие такие командировки беспрерывно ездит? Что за мужики звонят ей чуть ли не по ночам? — так приблизительно, обобщая неоднократные разговоры за кружкой пива, можно изложить точку зрения Лёни.

С некоторых пор Юля все чаще уходила на ночь в кабинет — якобы ей предстояла срочная работа. Герман как-то утром зашел к спящей жене и обнаружил на письменном столе следы самой обычной, рутинной работы, которую можно было сделать днем, завтра, послезавтра — никакой срочности в ней не наблюдалось. Получалось, что жена не только поздно приходила домой, не хотела обсуждать с ним свои служебные дела, но и избегала супружеской постели.

Герман нервничал всё сильней, но затягивал с выяснением отношений.

«Не могут в семье оба супруга быть ведущими. Как ни крути, один ведет, другой, ведомый, прикрывает тылы. В самом начале нашей совместной жизни Юлька захватила жёлтую майку лидера, и сделала это так решительно, что мне ничего не оставалось, как пристроиться у неё в хвосте. Вот и не вышло из меня ничего путного. И она же меня теперь презирает, не считает достойным себя. Если бы не её страшные сны, которые напрягут любого другого мужика, она бы и не думала скрывать пренебрежение ко мне». В таком ключе одинокими вечерами рассуждал Герман, когда жена в очередной раз задерживалась неизвестно где.

Потом у жены случался очередной кошмар, и Герман отбрасывал все лишние мысли — он необходим Юле, без него она пропадет. И вот, жена обнаглела настолько, что предпочла, чтобы её проводил в Москву кто-то другой. Иначе зачем бы ей врать про номер рейса? Возможно, и не провожал ее этот кто-то, а летел с ней вместе. И не к профессору, и не в Москву, а на еще теплые юга?

У Германа, играющего желваками у стойки регистрации, сработала новая мысль: «А ведь то, что я не брошу ее, больную, орущую по ночам, она тоже может учитывать, и не только учитывать, но и строить на этом соображении свою тактику в отношении меня. Вот тварь!»

Для подобных предположений у Германа были основания: ведь смогла же Юля в свои семнадцать юных лет просчитать, что невмешательство родителей в скандальной школьной истории вражеская сторона расценит как немую угрозу.

Исход приснопамятного общешкольного собрания, на котором ожидалось присутствие важных партийных товарищей, чиновников от образования и представителей прессы, был отнюдь не предрешен. Напротив, ближе к дате собрания стало проясняться, что позиции Астаховой довольно шатки. Никому, кажется, не была нужна Юлина победа: учителя готовились отстаивать честь мундира, теткам из РОНО не желательны были скандалы на вверенной территории, родители опасались, как бы смена классного руководителя перед выпускными экзаменами не привела к осложнениям в виде отсутствия помощи и подсказок их чадам. Одноклассники, уже не слишком сочувствуя Юле, начали жалеть Зинаиду Николаевну. Ведь классная руководительница глубоко переживала случившееся с Астаховой, ее клиническую смерть, госпитализацию, и заметно сдала за последнее время. Зинон и так уже достаточно наказана, а Юльке пора угомониться, считало большинство ребят.