Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Ну, почему я так упорно отказывался от Серёгиных предложений?! — недоумевал Герман. Западло работать на нуворишей показалось? А на шее у жены сидеть пятнадцать лет не западло было? Нет, на жратву он себе худо-бедно зарабатывал, а отдых на море, ремонт в квартире — это пусть жена обеспечивает. И как только Юля терпела его полусонное существование? И когда он сделался эдакой снулой рыбой?
Прислушавшись к себе, Герман получил ответ: тогда же, когда контузило Юлю, тогда же прибило и его — четырнадцатого апреля шестьдесят седьмого года.
Так что Лёня тут совершенно ни при чём. Серёга будил его, да так и не разбудил. Он уж и про большой международный проект говорил, и самые радужные перспективы перед ним обрисовывал, и всё мимо: мы
Дед Наташи Василевской тоже его будил — Герман отлично помнил тот разговор, давний, произошедший ещё в его студенческие годы. Иван Антонович тогда не произнёс: «Да стань же ты мужиком, наконец! », но именно это он имел в виду, когда говорил, что-то в том духе, что Юле нужна настоящая опора, а не телячьи нежности. А ведь он понял тогда старика, понял, запомнил, а толку — пшик!
Герман опять уснул только под утро, а ровно в восемь его разбудил звонок Вали Горшкова.
— Знаешь, старичок, совсем непросто оказалось с этим Прошкиным. В его клинике отрабатываются какие-то спецтехнологии. После «лечения» у него пациенты в разной степени теряют память: от выпадения отдельных фрагментов, до полной амнезии. У некоторых сохраняются воспоминания о последних днях пребывания в клинике, а то, что было до этого — полный аут. Иные вообще превращаются в бамбук, не могут вспомнить ни мамы, ни папы. За всем этим безобразием стоят настолько серьёзные люди, что к загадочному профессору очень трудно подобраться — не тот политический момент. Я думаю, Юлька своим острым умом там о чём-то лишнем догадалась. Это опасно, но ты не дрейфь, старичок, и против Прошкина аргументы можно подобрать. А то, что она в городе, и не объявляется, это очень даже понятно: не хочет семью подставлять, а сама тем временем ищет поддержку. Эй, старичок, ты там скис совсем?
— Я в порядке, Валя, не отвлекайся.
— В порядке он! Ты свой голос-то слышишь? Эй, старичок, ты не западай там, у тебя сейчас нет роскошной возможности предаваться рефлексиям.
— Это другое. Мне не понятно, как так может быть: в центре Москвы легально существует медицинское учреждение, в котором людям калечат психику, и всё шито-крыто.
Если «не понятно» заменить на «страшит», то можно сказать, что Герман не кривил душой. Ощущение невидимой паутины, в которой угораздило запутаться жене, было почти физическим.
— Так в основном-то в клинике всё замечательно. — Бодрые нотки в голосе Горшкова, казалось бы, должны были настраивать Германа на оптимистическую волну, но этого не происходило. Напротив, недавняя уверенность в том, что можно во всём положиться на Вальку, таяла.
А тот по-прежнему бодро продолжал:
— Психопаты-неврастеники оченно даже довольны лечением у светилы-профессора. Никто из них не знает, что в клинике у очень небольшого числа пациентов происходят чудеса с памятью. Наблюдают за ним приблизительно год, и за это время отследили троих пациентов, которые находились в клинике на особом положении, и у которых после вмешательств Прошкина нарушилась память. Свои эксперименты над людьми Прошкин умело засекречивает. Доказать, что нарушения памяти возникли в клинике или в результате его действий, пока не сумели. Пытались разобраться, по
— Мысли есть; есть, кажется, и человек, который об этом может знать точно. Осталось только его выудить.
Герману не хотелось вдаваться в подробности, рассказывать про Юрчика, про Юлину «охоту за чудесами».
— Давай, старичок, выуживай активней, но желательно не с домашнего телефона. Должен предупредить: тебя могут начать слушать. Сейчас ваш телефон чист — проверено, но прошкинские людишки могут подключиться в любой момент. И тачку нужно поменять. Есть такая возможность?
— Могу взять на время машину у друга. Он надёжный парень, болтать не будет.
— Не годится, друга вычислят враз. Ладно, через...так, через тридцать минут к тебе подъедет мой человек, подвезёт ключи от тачки. Документы на машину, доверенность на твоё имя найдёшь в бардачке. Там же будет листок с номером телефона, по которому ты будешь связываться со мной. Только...
— Номер запомнить, бумажку съесть?
— Приблизительно так. Сам понимаешь, если архаровцы поляковские меня просчитают, старику Горшкову уже трудно будет тебе помочь. Но, вообще, раз ты можешь шутить, то я прощаюсь с тобой с более или менее лёгкой душой. Всё, до связи через два дня, то есть до утра вторника. Удачи, Герасим.
— Спасибо, Валя. До связи.
Положив трубку, Герман уже знал, что и в какой последовательности ему нужно сейчас делать.
Он оделся, чтобы спуститься к уличному телефону-автомату, но вовремя вспомнил о ключах, которые оставили соседи по лестничной площадке, уезжая в отпуск — из-за цветов, которые они просили поливать. Это было кстати. Через минуту он уже звонил из квартиры напротив:
— Серёга, привет! Мухой лети ко мне. Форс-мажор случился, неслабый, серьёзно.
Позвонил родителям и попросил поднять детей, покормить их завтраком — скоро он за ними заедет и повезёт за город. Потом звонок Юрчику — тишина. Звонок Михайлову — начальнику, хорошему мужику — надо бы с завтрашнего дня отпуск за свой счёт на недельку, да, по семейным обстоятельствам, спасибо.
Герман уже собирался вернуться домой, но в глазок соседской двери заметил шевеление на лестничной площадке. Прильнув к глазку, он увидел, что возле их квартиры стоит незнакомый мужчина в нелепой шляпе пирожком. Было похоже на то, что он уже позвонил в дверь, и теперь ждал, пока откроют. Не дождавшись, незнакомец позвонил ещё раз, постоял и ушёл. Когда за ним хлопнула подъездная дверь, Герман перешёл в свою квартиру. Происходящее нравилось ему всё меньше.
В огромную дорожную сумку он начал торопливо сбрасывать детские вещи, школьные принадлежности, кое-что из любимых детьми игрушек и книг. В сумку поменьше так же беспорядочно полетели Юлины тёплые вещи, бельё, колготки, кроссовки, сапоги. Из его одежды почти ничего не поместилось. Деньги, документы, самые ценные фотографии с собой, все фотоальбомы не забыть отдать родителям — не исключено, что скоро в их личных вещах будут рыться чужие люди.
Когда появился Сергей, сборы были закончены, и Гера дожёвывал на ходу бутерброд — с минуты на минуты должен был явиться человек от Горшкова.
— Ну, ты даешь, Герасим! Страху на меня напустил, я уж думал... А он в отпуск всего-навсего срывается.
— Нет, не в отпуск, Серёга, не в отпуск. Всё объясню по дороге. — Герман, уже накинув куртку, закрывал форточки, он не сомневался, что тот, кого он ждёт, явится по-военному точно.
В дверь позвонили, как только минутная стрелка показала истечение означенных Валькой тридцати минут.