Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Юлия понимала: муж огорчен тем, что она не подпускает к себе ни его родных, ни его друзей, тем, что у неё нет своих друзей. Но она точно знала, как к ней относились близкие Гере люди — они считали её бездушной карьеристкой и больше никем, а тратить силы и время на их переубеждение считала нецелесообразным. Свои друзья... «От друзей спаси нас Боже» — Юлия давно убедилась, что и в этом вопросе Александр Сергеевич был прав, как почти во всех остальных вопросах. Изо всех внешних людей особняком для неё стояла Наташа Василевская, но то, что их соединяло, не называлось дружбой, здесь было что-то другое, что-то очень важное и глубокое, чему Юлия не могла подобрать определения.
Глава
Последнюю попытку завести друзей она предприняла на первом курсе университета. Тогда они с однокурсниками организовали кавээновскую команду, и с первой же игры уверенно вошли в лидеры среди городских вузов. Капитаном команды был Тимка Ерофеев, главным шутником, способным выдавать молниеносные экспромты — Юрка Борисов, а Юля стала кем-то вроде координатора. Эти трое являлись ядром команды, её мозговым центром. Они часами репетировали, придумывали мизансцены, сочиняли скетчи, на сцене во время игры чувствовали себя единым организмом, им не нужно было долго что-то обсуждать, каждый с ходу включался в игру, затеянную другим. Юля, казалось, начала оттаивать после потрясения, пережитого ей в конце десятого класса, а находясь на сцене, и вовсе забывала о своих невзгодах.
Когда в начале второго курса они встретились после летних каникул, выяснилось, что Тимка очень переменился. События в Чехословакии в августе того года совершили такой переворот в его сознании, что о продолжении кавээновских игр он даже не хотел говорить.
По поводу начала учебного года ребята организовали вечеринку, однако Юля догадываясь, что Тимка вскочит на своего теперешнего конька, наговорит лишнего — а ведь «у нас везде уши», как ей объяснил отец — и сама не пошла на вечеринку, и Ерофееву посоветовала не ходить. Смущаясь, вспыхнув лицом, сказала ему тогда:
— Тим, ты слишком откровенно разговариваешь с ребятами о чехословацких событиях, а тема-то небезопасная. Один неглупый человек дал мне однажды совет «не распускать язык», и я ему следую. Помнишь, в сталинские времена был такой плакат: работница в платочке прижимает палец к губам, а внизу большими буквами написано: «Не болтай!». Понятное дело, заказчики плаката имели в виду: «Болтун — находка для шпиона», а получилось, по-моему, совсем другое: женщина предупреждает своих близких о том, что вокруг много стукачей, мол, не хотите неприятностей — помалкивайте.
Тимка обвинил её в конформизме, на вечеринку все-таки отправился, наболтал там всякой всячины, и Юрка ему вовсю поддакивал. Еще Ерофеев громогласно заявил, что Юлька Астахова оказалась не тем человеком, каким он себе её представлял. Результаты Тимкиных и Юркиных выступлений не заставили себя ждать: их исключили из университета, из комсомола, и тут же загребли в армию. «Твои приятели ещё легко отделались», — заметил тогда Юлин отец.
Юле пришлось пережить неприятный разговор с деканом. Он, всё яростней багровея шеей, — видимо по ней изрядно настучали в «нужном месте» — сдавленно рычал, что не станет её покрывать, если она и впредь будет общаться с политически неблагонадежными ребятами. Юля недоумевала, с какой стати декану пришлось её «покрывать» — она-то «язык не распускала». Позже она узнала: Ерофеев выболтал то, что она говорила о стукачах.
Она заметила, что однокурсники начали её сторониться, замолкали при её приближении. Вскоре выяснилась причина этой перемены: кто-то пустил слух, что она, будучи «наушницей» декана, донесла, что Тимка зациклился на чехословацкой теме, тот «стукнул» куда надо, и на квартире, где студенты устраивали вечеринку, установили прослушку. В качестве доказательства приводились перековерканные Тимкины слова, что она не тот человек, за которого себя выдает. Этой неточной цитаты не хватило бы для обвинений в «стукачестве», но кто-то раскопал её школьную историю. «Представляете: ей чем-то не угодила классная руководительница, и Юленька стерла училку в порошок! Разве под силу такое обычной школьнице? Вероятно, через своих родителей она как-то связана со спецслужбами», — шептались на курсе. Юля не сочла нужным оправдываться, но друзей с тех пор решила больше никогда не заводить. «Тем лучше, — утешала себя она, — Одни придурки болтают, что ни попадя, другие с остервенением «стучат», потом все вместе ищут виноватых. Тоже мне, студенческое братство! Было бы что терять».
С началом перестройки были рассекречены некоторые архивы, и Юлия, воспользовавшись своими связями, сумела выяснить, что «стукачом» в их группе был Виктор Стоцкий, общительный, компанейский, но не большого ума парень. Он-то и доложил своим кураторам об антисоветских настроениях студентов, он и стрелки на неё перевел. Ох, и поплясала тогда Юлия Логинова в своей разоблачительной статье на политическом трупе товарища Стоцкого, партийного функционера среднего звена!
— Ничего страшного, повеселись пока, Юлечка, — приехав в редакцию, сказал бывший товарищ Стоцкий, — увидишь, что скоро я куплю эту твою газетку со всеми потрохами, со всеми борзописцами. Был мой верх, и всегда так будет.
Дело обошлось без верха стукача, вскоре Стоцкого убили при невыясненных обстоятельствах. Это было что-то вроде криминальных разборок — так, во всяком случае, поговаривали.
И ведь Гера в подробностях знал о той студенческой истории, но это ничего не меняло в его отношении к друзьям и вообще к теме дружбы. Однажды Юлия заметила мужу, что тот слишком сблизился с Леонидом, коллегой по работе:
— Скользкий он какой-то, мутный, ты бы с ним поосторожнее, Герасим.
Герман сделал «бровки домиком», что сигналило о его крайнем огорчении, и надолго замолчал. Юля поняла, что муж расстроился не из-за сомнений в искренности своего приятеля, а потому, что она опять плохо отзывалась о людях, и свернула тему.
А в том разговоре о псевдониме Гера продолжал с накопившейся горечью говорить:
— Ты не замечаешь разве, что, когда дети подзывают к телефону Юлию Логинову, они напрягаются, сжимаются внутренне? Они заранее знают, что ты изменишься, и только через несколько секунд после того, как ты положишь трубку, снова появится их мать. Наверное, они боятся — а вдруг на этот раз маму заклинит в Юлии Логиновой навсегда? Признаться, я уже и сам этого слегка опасаюсь.
Результатом того разговора стало то, что, когда её подзывали к домашнему телефону, Юля теперь следила за своим лицом, постаралась свести звонки на дом к необходимому минимуму — для неё не могло быть ничего, что имело бы право посягнуть на покой семьи. А Гера, оценив перемены, быстро успокоился. На самом деле он многое был готов простить своей жене, потому что прекрасно знал, откуда взялась эта Юлия Логинова с её «фанаберией».
Вот теперь пришла пора выпасть из шкафа скелету.
Один-два раза в месяц Юлию мучили ночные кошмары. Набор сюжетов был ограничен — числом четыре — и постоянен.
Первый: их с Германом убивают. Она так много раз видела во сне лицо убийцы, что узнала бы его среди тысяч лиц, повстречайся ей этот человек наяву. Визуальный ряд в разные ночи слегка менялся, но определённо представлял собой как бы разные ракурсы одной истории: то Юлия видела лежащего на снегу и истекающего кровью совсем молодого Германа; то она, одной рукой зажимая рану на груди, а другую протягивая вперёд, ползет по снегу, видит перед собой мужскую руку, тут же понимает, что это Герина рука, иногда их пальцы соприкасаются, иногда она умирает, не успев дотянуться; то на неё в упор смотрит человек, про которого она знала, что он только что убил Геру и сейчас убьёт её. Переживая этот кошмар, Юля стонала и корчилась, как от страшной боли, а муж не мог её разбудить раньше, чем она умирала во сне. Просыпаясь, она наяву несколько секунд чувствовала сильную боль в груди.