Дом на улице Гоголя

Эрде Анна

Герино окружение было единодушно в мнении, что Юлия подавила мужа, и поэтому тот растерял собственные идеи и способность рисковать. Ещё жёстче оценивали роль невестки родители Германа: они считали Юлию не только плохой женой, но и плохой матерью. Герман, с его трепетным и сверхответсвенным отношением к детям, по убеждению свёкра и свекрови, должен был жестоко страдать оттого, что у матери его сыновей на первом месте стоят не семейные ценности, а карьера. Разумеется, в такой ситуации ему пришлось в какой-то степени заменить мать для своих мальчиков и это постепенно выхолостило из него качества добытчика. Всё перепутано в семье сына, считали Герины старики, жена целыми днями пропадает на работе, а муж хранит семейный очаг — от такого искажённого положения вещей добра ждать не приходится.

Когда

Платоша был совсем маленьким, установился следующий режим: с утра за внуком присматривала недавно вышедшая на пенсию Юлина свекровь, а во второй половине дня её сменял Герман, которому начальство разрешило брать на дом часть работы и уходить со службы пораньше; сама же Юля, как правило, возвращалась домой запоздно. Соседка, неимоверно гордившаяся тем обстоятельством, что живёт на одной лестничной площадке с известной журналисткой, поведала Юлии, что Герина мать, прогуливаясь с детской коляской, вовсю полощет свою невестку в непременных разговорах на скамейке у подъезда, выводит её и «воскресной мамашей», и «кукушкой». «Хоть бы она с Платошей, как с первым сыном, до года досидела, а то, ребёночку только-только восемь месяцев исполнилось, как у неё терпение лопнуло. Скинула малыша на нас с Герой, а сама по редакциям своим порхает. На людях-то оно, ясное дело, веселей, только зачем она тогда замуж выходила да взялась детей рожать?», — прорвалось вдруг возмущение обычно сдержанной на язык свекрови.

В тот же вечер Юлия, не мешкая, отправилась к родителям мужа устраивать «большой бэмс». Настолько жёстко, как тогда, она больше никогда с ними не говорила, да и необходимости в том больше не возникало: впечатление от того разговора продержалось несколько лет, и только недавно стало ослабевать.

Она могла бы тогда многое сказать Гериным родителям, только в этом не было смысла. Они и сами всё прекрасно понимали, только это понимание не проясняло вопрос, почему их умный и трудолюбивый сын бездарно протирает штаны, занимаясь рутинной работой, не требующей высокой квалификации, и вдобавок получает за неё унизительно низкую зарплату. Кто-то должен быть в этом виноват, и кроме невестки на роль виновника никого не находилось.

— Так я бросила грудничка, чтобы порхать, говорите? — с места в карьер взяла Юлия, едва войдя в квартиру. — С Володей ещё не такой заматеревшей карьеристкой была, кормила до года, а сейчас меня уже и на это не хватило? Да будет вам известно, что с первым сыном я до годовалого возраста смогла быть рядом потому, что мои родители дали мне денег, и на них мы жили последние недели перед моим выходом на работу. Денег они дали, но предупредили, что делают это в первый и в последний раз. Моя мать заявила, и не без резона, между прочим, что если мужчина не в состоянии обеспечить семью, от него нельзя рожать детей. — Родители Германа слушали, скорбно поджав губы. — И на этот раз отложенных мной денег не хватило на то, чтобы я смогла год не работать и ухаживать за своим малышом. Вы ещё не забыли, куда ушли почти все накопления, когда мы готовились завести второго ребёнка? — на обмен с доплатой нашей двушки на трёхкомнатную и на ремонт новой квартиры. Я перетянула грудь, чтобы закончилось молоко, оторвала от себя ребёнка и вышла на работу, потому что нам уже не на что стало покупать еду. — Свёкр со свекровью заскорбели ещё сильнее. — Да, моя профессиональная жизнь для меня много значит, да, я работаю не только из-за денег, но при всём при том...

Юля всмотрелась в закрытые лица родителей мужа и осеклась. Она поняла, что не достучится, не сможет понудить этих людей изменить взгляд на семейную жизнь их сына, поэтому закончила жёстко:

— Я публичная персона, обычные бытовые сплетни могут нанести мне, и, стало быть, моей семье, ощутимый вред. Я запрещаю вам в бездумной болтовне на скамейках как либо касаться моего имени, запрещаю выносить на суд околоподъездной общественности дела, касающиеся самых близких мне людей. Если вы сейчас не услышите меня, придётся оградить от вас мою семью. Надеюсь, вы понимаете, что в таком случае ваше общение с внуками встанет под вопрос. — Наконец-то выражение их лиц изменилось, вместо «говори-говори, уж мы-то знаем, кто сделал из нашего сына

безвольную тряпку», появился нескрываемый испуг. Пусть лучше боятся, чем вредят, решила Юлия и, не смягчая тона, добавила:

— Если Гера узнает о моём сегодняшнем визите, я расценю это как объявление войны. И уж потом не обессудьте: на войне как на войне.

На деле в их семье всё складывалось совсем не так, как себе представляла сочувствующая Герману сторона. Первый их сын появился на свет спустя пять лет после свадьбы, когда Юлия уже сумела застолбить свое место в журналистике. Семейных обстоятельств, которые могли помешать Герману реализоваться в его любимой архитектуре, продолжительное время не имелось никаких. Большая часть забот с детьми и домом, действительно, перекочевала к нему, но это произошло не вдруг, постепенно, из-за того, что жена была более занятой, сопряженной деловыми отношениями и обязательствами с множеством людей. Герман же кроме скучноватой службы в затрапезной проектно-строительной конторе ничем не занимался, о творческих амбициях никак не заявлял, необходимой поддержкой не обзавелся, ни одного сколько-нибудь серьезного самостоятельного проекта ему так и не поручили.

Герман тоже ни с кем не обсуждал хронически угнетавшее его обстоятельство: Юлия при всей внешней приветливости была абсолютно равнодушна ко всем представителям человеческого рода; исключением являлись только он сам, их дети, да ещё, пожалуй, Наташа Василевская. Особенно мучительным для Геры было то, что жена прохладно относилась к его родителям, а ведь старики, обожая внуков, изо всех сил старались угодить снохе. Сначала его предки не очень тепло относились к Юле, это правда, так ведь на этот счёт им настоящую промывку мозгов устроила его бывшая классная руководительница. А когда они с Юлей решили пожениться, родители с уважением отнеслись к выбору сына, никаких возражений и сожалений от них не поступало, и, приняв однажды сноху, никогда не отзывались о ней плохо. Он страдал от того, что родители слегка робели перед Юлией, а её, кажется, это вполне устраивало.

Еще, по его мнению, Юлия слишком болезненно относилась к малейшей критике в свой адрес как профессионала. Сарказм, который она обрушивала на посмевшего её задеть, по своей силе был абсолютно не сопоставим с вызвавшим его поводом. Это случалось и тогда, когда друзья Германа за дружеским столом могли сказать что-нибудь вроде: «Как-то трудно сопоставить эту хрупкую, элегантную женщину — и её жесткую, мужскую манеру письма», или: «Притупи свое перо, Юленька, будь снисходительней к человечеству». Ответный выпад Юли был молниеносным и безжалостным.

Герман в этих случаях молча страдал. Потом, когда они оказывались вдвоем с женой, с неё моментально слетала вся «фанаберия», как он это называл. Домашняя Юлька не вызывала в нем никаких других намерений кроме того, чтобы и дальше оберегать то, что от неё осталось.

Последние полгода Юлия стала замечать, что угнетенное состояние мужа, раньше быстро проходившее, как только из поля зрения исчезали внешние, необязательные люди, стало застревать в нём надолго. А весной он завел первый и пока единственный неприятный разговор:

— Мне кажется, что в нашей семье уже давно существует проблема, и называется она «Юлия Логинова».

О Юлином творческом псевдониме Гера говорил не раз, полушутя предупреждал жену об опасности раздвоения личности, сейчас он говорил совершенно серьезно:

— Если бы это был просто псевдоним, то стоило ли о нём говорить? Но ты становишься совершенно другой, когда ощущаешь себя Юлией Логиновой — у тебя меняется лицо, взгляд будто стекленеет, даже голос делается чужим.

Так оно и было, «Юлия Логинова» являлась удобным, почти идеально подогнанным под неё инструментом для общения с внешним миром: с коллегами, начальством, объектами критических статей, близкими и дальними знакомыми. У Юлии был муж, были их дети, и больше вблизи ей никто не был нужен. Все остальные оставались во внешнем круге, ограниченным «ничего личного» — словосочетанием «Юлия Логинова». Приятели менялись по мере продвижения по карьерной и социальной лестнице — стоило ли тащить за собой неудачников? — рано или поздно они начнут завидовать, потом будут лелеять фигу в кармане.