Дом на улице Гоголя
Шрифт:
— Как какие? — он растерялся от неожиданности вопроса, но тут же овладел собой: — Вот, руки ее хочу у вас просить.
— Вы, Павел, произвели на нас впечатление порядочного человека. Но мой ответ будет таким: не нужно спешить со свадьбой. Вам с Леночкой нужно сначала лучше узнать друг друга, — с достоинством произнесла тётка.
Ленка знала, отчего тёткин ответ был именно таким: до назначенной свадьбы Вадика оставалось ещё полгода, и ей предстояло «отдружить» это время в прикухонной комнате.
— Он же сорвётся накануне женитьбы!
– перетянув голову полотенцем, причитала тётка за два часа до прихода Павла. — Истаскается по бардакам — у него дружки сплошь непутёвые.
— Чайный сервиз добавьте, — сказала Ленка, благоразумно взвесившая все за и против.
— Вот ведь зараза какая! — по-доброму усмехнулась тётка, стащила с головы полотенце и согласилась на чайный сервиз.
За полгода, отведённые до свадьбы, Павел, почти не отвлекаясь на простушек и стервозных умных баб, сделал головокружительную карьеру: стимул был у него мощный. Свернув не одну шею, настрочив не один донос, он перепрыгнул через несколько должностных ступеней, и на свадьбе у него присутствовали такие лица, что полковничихе пришлось быстренько стереть свою обычную насмешливую улыбочку.
Тётка казалось очень искренней, когда, выпив больше обычного и оттого размякнув, она громко говорила через стол новобрачному: «Для тебя девушку хранила, для тебя цветок берегла. Ты уж, зятёк, люби её, наряжай не хуже нашего. Сам ведь знаешь: у нас Леночка как принцесса ходила».
А вскоре полковничиха была отставлена от дома зятька: Элеоноре не нужны были свидетели жалкого начала её жизни. К тому же статус тёткиного мужа, вечного полковника, был недостаточен для того, чтобы знакомством с этими людьми стоило дорожить.
— Что уж ты с ними так строго, Элечка? — ласково спрашивал супруг. — Пусть они невысоко поднялись, но они же родня тебе.
— Тётка обещала мне к приданому добавить чайный сервиз, а не добавила, пожадничала, — объясняла она мужу своё нежелание принимать полковничиху и полковника.
— Подумаешь, сервиз! — тепло смеялся супруг. — Если хочешь, я тебе этими сервизами весь буфет забью.
— Дело не в сервизе. Обещала — выполняй, — отстаивала свою позицию Элеонора.
— Тогда, да, — согласился супруг. — Это ты права, умница моя: если человек один раз протрепался, ему уже веры нету.
Элеонора Михайловна Астахова не уставала совершенствоваться в понимании жизни, и, прорвавшись наверх, быстро смекнула, что спесь — не слишком старательно спрятанная, а когда и демонстративная — является чем-то вроде опознавательного знака людей её нового круга. Если в ком-то не доставало спеси, персоны начинали считать, что этот человек оказался среди них по ошибке, и скоро вылетит из обоймы. Элеонора Михайловна научилась прогибать обслугу и не замечать планктона. Гибкости в отношении вышестоящих она научилась ещё в прикухонной комнате, так что время от времени Элеонора Михайловна оказывала посильную помощь мужу в продвижении по карьерной лестнице.
Теперь от прежней жизни, нарядно украшенной близостью к значительным персонам, у мадам Астаховой осталась только спесь. Она по-прежнему разделяла людей на персон, обслугу, и планктон; школьные учителя, безусловно, относились ко второй категории. Зинаиде Николаевне было трудно разговаривать с Юлиной матерью — даже понимая, что эта женщина смешна в своих претензиях на особенное к ней отношение, она терялась перед высокомерным напором Элеоноры Михайловны.
И в тот раз Юлина мать с первых же минут подавила её видом и манерами аристократки, вынужденной снисходить до прямого общения с обслугой — в силу досадного отсутствия в стране чётких разграничений между социальными слоями. Элеонора Михайловна не стала терять драгоценного времени на болтовню, которую пристало вести лишь между равными по положению, сразу приступив к делу. Она велела Зинаиде Николаевне внимательней следить за моральным обликом своих учеников, тем более, что это является прямой её обязанностью, за что она, собственно, и получает деньги в виде доплаты за классное руководство. Если даже её дочь, разумная девочка из приличной семьи, в выпускном классе, вместо того, чтобы сосредоточиться на учебном процессе, играет в любовь с одноклассником, то страшно представить себе, какая вообще распущенность творится в этом детском коллективе.
В ответ на сбивчивые возражения классной руководительницы, что дело-то как раз в том, что они уже не дети, что в семнадцатилетних юношах и девушках просыпается их способность любить, а первое чувство — оно такое трепетное, такое важное в жизни человека, по нему нельзя бить запретительной кувалдой, да и Герман очень славный мальчик, он плохого Юле не сделает, Элеонора Михайловна отрезала:
— Первая трепетная любовь потому играет такую важную роль в жизни девушки, что она часто заканчивается ранним абортом и, как следствие, проблемами с возможностью иметь детей в бестрепетном законном браке. Вы же понимаете, Зинаида Николаевна, что вас не погладят по головке, если выяснится, какую вседозволенность вы развели во вверенном вам классе.
Учительница, отлично зная, что ничего из ряда вон выходящего в десятом «Б» не происходит, всё же струхнула. В данный момент кружком её приятельниц разрабатывалась кампания по выдавливанию завуча Морозовой на пенсию, на освободившееся место поставить намечалось Зинаиду Николаевну, и проблемы на пустом месте, которые вполне могла раздуть стоящая перед ней стервозная баба, сейчас пришлись бы совершенно некстати. Решив осадить Астахову-старшую, она заявила, что, вообще-то родителей от воспитания собственных детей никто не освобождал, а перекладывать ответственность за нравственность своей дочери на педагогический коллектив уже само по себе аморально.
Попытка отбить мяч, поданный Астаховой, удалась, однако вовсе не потому, что аргументы учительницы показались той убедительными, а совершенно по другой причине. Элеонора Михайловна воспылала праведным гневом настолько, что впервые за Юлину школьную жизнь по своей инициативе пошла на контакт с педагогом вовсе не потому, что её вдруг обеспокоило будущее дочери. Родительница одного из одноклассников дочери, вхожая в «сферы», принесла на хвосте весть о том, что дочка Астаховых связалась с немцем, и её семья ничего не имеет против. Видимо, Астаховы окончательно смирились со своим падением, заключили дамы из высшего общества. В этой ситуации Элеоноре Михайловне не оставалось ничего иного, как выказать своё несмирение. Когда её лобовая атака на учительницу захлебнулась, она пошла более каверзным путём.
— В нашей семье культивируются непредвзятость и демократичность. Мы с Павлом Ивановичем ничего не имеем против того, что Герман, новый друг нашей дочери, является сыном простых заводских рабочих...
— Его родители инженеры..., — кинулась на защиту своего любимца Зинаида Николаевна.
— Это несущественно, — перебила Астахова. — Было бы даже лучше, если бы его отец стоял у токарного станка, а мать протирала какие-нибудь болванки ветошью — это ещё нагляднее демонстрировало бы широту наших взглядов. Но дело в том, что ваш славный мальчик Герман происходит из немецкой семьи. Немец, это всё же приличнее, чем еврей, но, согласитесь, в этом тоже мало хорошего.