Дом на улице Гоголя
Шрифт:
Грубое слово «целка» Ленка слышала только от одетой в отцовские обноски шпаны из каляевских подворотен. Она не могла поверить, что его произнесла дама в шёлковом халате, чьи брови были выщипаны в ниточку, а пальчики тщательно наманикюрены.
— А то я каляевских парней не знаю! — продолжала насмешничать тётка. — Позволишь разок проводить себя да в щёчку чмокнуть — всё! — твоего согласия уже никто и спрашивать не станет.
— Я никому не позволяла себя провожать, — с достоинством ответила претендентка на прикухонный закуток.
Ленку и в самом деле не интересовали ребята, окружавшие её в школьную пору. С тех пор, как она начала себя более или менее осознавать, она поняла, что ей во что бы
— Леночка! Золотце моё! — всё-таки поверила бедной родственнице тётка. — У меня есть прекрасный хирург, через два года мы опять сделаем тебя невинной девушкой. Не сомневайся даже, сделаем так, что комар носу не подточит. А я тебе, раз такое дело, ещё и пальто сразу куплю.
— С каракулевым воротником? — деловито спросила Ленка.
— Конечно с воротником! Мне для тебя, моя дорогая, ничего не жалко. Ты у нас как сыр в масле кататься будешь.
— И муфту купите сразу же, — подытожила Ленка.
Тёткин сын, великолепный Вадик, после того, как Ленка обосновалась в своём уютном и чистом уголке при кухне, в первый же вечер зашёл к ней, без предисловий произнёс: «Раздевайся». Два года она глотала обиду, когда Вадик, проводив невесту и сдав её с рук на руки будущему тестю-генералу, входил в прикухонную комнатку. Она терпела насмешливые взгляды полковничихи, улыбалась, когда полковник за спиной супруги больно щипал её, где ему вздумывалось. Ленка и большее бы снесла — школа, которую она проходила в тёткином доме, того стоила. Она научилась правильно есть и говорить, правильно сервировать стол, но главное, она научилась правильно понимать устройство жизни.
— Все люди делятся на три неравные части, — объяснял Вадик. — Самая обширная человеческая категория — планктон. Эти ни к чему не стремятся, не желают прикладывать усилий и не умеют приносить жертв. Им бы только дрянью какой-нибудь набить свою требуху, да дешёвой водки нажраться. Ну, ещё футбол — это их изыск. Биомасса искренне верит, что она — гегемон, и всё, что делается, делается для её блага. Вторая категория: обслуга. Эти способны к жертвам и усилиям, за что имеют объедки с барского стола, иногда очень даже жирные. У некоторых из обслуги есть мечта — пробиться наверх, занять место возле своих хозяев. И если они умеют терпеть и прогибаться, не исключено, что их мечта может осуществиться. Последняя категория: персоны. Редко это баловни судьбы, когда жизнь преподносит им всё на блюдечке, чаще право считать себя персонами они выгрызли и вылизали. Хороши они или плохи, это не важно. Жизнь предназначена только для них, вот что важно. Про тебя я давно всё понял: у тебя есть мечта, и ради неё ты готова терпеть и жертвовать. Из планктона ты пробилась в обслугу, и это был твой первый шаг. Думаю, у тебя есть реальный шанс стать персоной. Возможно, однажды повстречав меня на улице, ты даже не повернёшь в мою сторону головы кочан.
Спустя двенадцать лет всё произошло в точности так, как в прикухонной комнатке предсказывал Вадик. Тогда её муж находился на пике своей карьеры. Элеонора Михайловна шла по центральной улице Загряжска в компании двух приятельниц, которыми обзавелась на самом успешном витке своей жизненной спирали. Она заметила, что на неё как-то уж слишком пристально смотрит невысокий хиловатый мужичонка и ещё, видите ли, имеет наглость улыбаться. Она не в первую секунду узнала в невзрачном прохожем великолепного Вадима, которого когда-то охотно признавала своим хозяином, а, когда узнала, содрогнулась — ещё не хватало щеголять такими сомнительными знакомствами перед дамами из высшего общества! — и, не обернувшись, прошла мимо.
Вскоре она пожалела об этой небрежности: карьера мужа стремительно покатилась вниз, а Вадим, как она успела выяснить, был не такой уж мелкой сошкой, мог бы и поддержать
— Для таких, как ты — для провинциалок без роду и племени — самый вероятный шанс пробраться наверх даёт комсомольская работа, — поучал её Вадим, тогда ещё великолепный.
И она стала комсомольской активисткой, она входила во всевозможные бюро и комитеты, научилась бойко выступать на собраниях, порицать и давать гневную отповедь.
Комсомольская работа свела её с будущим мужем. Они познакомились на выездной конференции, вернее, на банкете, непременно следовавшим за «мероприятием». На той конференции она выступала с докладом, говорила, как всегда, сложными предложениями, используя «умные слова» и богато интонируя. Она знала, что её манера говорить производит на комсу, нахватавшуюся верхушек, ошеломляющее впечатление, и настолько ошеломляющее, что никому из них не приходило в голову после банкета просто и непринуждённо потащить её в койку — как вообще-то среди них было принято. Она была недосягаема для комсомольской мелочёвки — хорошо воспитанная девушка из приличной семьи, пользующаяся во время еды ножом и вилкой, живущая в «сталинском доме», со вкусом одетая.
Но Павел, вроде бы, простой секретарь райкома комсомола, из деревенских, невыразительный лицом, к тому же хромой после фронтового ранения, был из другого теста — она сразу догадалась об этом. Ленка к тому времени уже многое понимала про жизнь, и быстро смекнула, что этот, казалось бы, простак — именно то, что надо. Павел был амбициозен, напорист, беспощаден к тем, кто вставал у него на пути. «Этот прорвётся», — сделала вывод Ленка, поставила на хромого, и выиграла: стала впоследствии Элеонорой.
Павел робел перед культурной девушкой, про которую все знали, что с ней можно только разговаривать. И то, если она снизойдёт. Ему была нужна именно такая жена: которую не стыдно привести в приличное общество, которая сумеет организовать красивый дом и принимать в нём гостей самого высокого ранга. Павел не сомневался, что пройдёт не так уж много времени, и он будет общаться только с такими людьми, а тех, что окружали его на комсомольском этапе биографии, он и не узнает, если встретит.
Преодолев неуверенность вчерашней деревенщины, он начал осторожно увиваться вокруг недотроги Елены Гаврюшкиной. Она принимала его ухаживания благосклонно, но когда после долгого пуританского периода Павел отважился было поцеловать Елену, та отшатнулась: «Сначала ты должен познакомиться с моими родственниками». Конечно! Как он сам не сообразил? — такая девушка может подарить поцелуй только жениху!
Сидя за столом, уставленным трофейным фарфором, Павел оробел окончательно: он не знал, как взять чашку, куда положить ложку. «Ничего, — думал он, — при умной жене я быстро овладею этими премудростями. Не боги горшки обжигают». Он с восторгом наблюдал, как ловко Елена меняет приборы, как изящно она сметает щёткой с серебряной ручкой в серебряный же совочек крошки со стола. «У меня всё точно так же будет организовано», — размышлял он, внутренне ликуя.
— Ну и какие у вас планы относительно нашей племянницы, Павел? — любезно улыбаясь, спросила тётка.