Дом на улице Гоголя

Эрде Анна

Однажды она, встретив Зинаиду Николаевну возле школы, остановилась и, демонстрируя своим видом, что хочет поговорить, ждала, пока классная поравняется с ней. Та откровенно обрадовалась, даже порозовела лицом.

«Зря радуешься», — жестко подумала Астахова, а вслух сказала со своей новой очаровательной улыбкой:

— Зинаида Николаевна, я надеюсь, вы понимаете, что моя медаль нужна вам не меньше, чем мне?

— Будет тебе медаль, Юля, не волнуйся. Девочка моя...

Астахова прервала излияния классной и двинулась дальше, и услышала за своей спиной:

— Прости меня, дорогая.

Юля, не оглядываясь, ускорила шаг, она почти бежала, но не домой, куда направлялась до встречи с учительницей,

а в сторону набережной — днём там обычно бывало безлюдно. Её лицо заливали слезы.

— Получила, гадина?! Это тебе за все, это тебе за «Асканио», за чай с конфетами! — прорыдала она вслух и внезапно остановилась, будто наткнулась на стеклянную стену — это что же сейчас она такое сказала?

Юля вспомнила залитый солнцем двор, тринадцатилетнюю себя, радостно бегущую навстречу любимой учительнице.

Роман Дюма «Асканио» стал первой книгой, которую Зинон, тогда еще Зинаидочка Николаевна, дала ей почитать из своей домашней библиотеки.

С тех пор она не плакала двадцать лет.

Глава двадцать восьмая

Хорошо, что ей не пришло в голову лететь самолётом, в поезде можно будет основательно обдумать произошедшее. Сначала немного поспать, а потом думать.

Пока Юлия стояла в очереди к билетной кассе, вата в голове снова начала уплотняться, сбиваться в тугие комки. За её спиной раздались разъяренные голоса, а женщина в окошке с негодованием чего-то от неё требовала. Юлия растерянно молчала — не смогла припомнить ровным счетом ничего из того, что, по всей видимости, она должна была сейчас произнести.

Она вышла на привокзальную площадь, вернулась туда, где она находилась, прежде чем направиться к кассам, постояла, и память начала понемногу возвращаться. Надо постараться вспомнить всё. В этом спасение.

Сначала — билет на поезд. Повторно встав в очередь, она изо всех сил напрягала память. Какая-то ускользающая деталь из воспоминаний, к которым она недавно подобралась, особенно тревожила её. Часы! Когда она встала, чтобы идти вслед за профессором в комнату пыток ночными кошмарами, она взглянула на настенные часы. Они показывали без чего-то шесть. Получается, в день своего появления в клинике она провела в компании с Прошкиным около трех часов. О чем же они столько времени разговаривали? Она вспомнила только несколько общих фраз профессора, из тех, какими обычно доктора начинают прием. И ещё его последние слова: «Надеюсь, наше общение будет взаимополезным». А куда же делись три часа? И ведь, точно, какой-то разговор был. Вспоминались интонации профессорского голоса, но она не могла восстановить произносимые фразы. Память выдавала ни о чём ей не говорящие разрозненные слова: катафрения... парасомния... циркадные ритмы. Она вспомнила своё ощущение во время первого, выпавшего из памяти, разговора, будто Прошкин нарочно опутывает её непонятными терминами как паутиной. Да, вот ещё — давление! Тогда она испытывала сильное физическое давление, исходящее от профессора. И сейчас ей дышалось тяжело, мышцы тела болели, как после приличной физической нагрузки. «Следующий!» — услышала Юлия, очнулась, несколько секунд с недоумением смотрела на женщину в билетной кассе, вспомнила, зачем она здесь, выпалила скороговоркой: «Один билет до Загряжска, вагон купейный, поезд ближайший». Впервые в жизни она чувствовала себя так неуверенно.

До отправления поезда оставалось около двух часов. Юлия направилась в вокзальный ресторан, там с отвращением попробовала поесть, не смогла, за кофе вспомнила, что в такси не досмотрела картинку — тогда её отвлек водитель. «Где я остановилась? Ах, да!»

— Что значит — «срежем»? — она опять узнаёт свой голос.

— У нас есть методы, — отвечает Прошкин, ничего, кроме ужаса, у неё уже не вызывающий.

— Знаете, профессор, я вернусь домой, всё основательно обдумаю и, возможно, приму ваше предложение. — Ответ звучит вполне уверенно, но Юлия, сидящая за ресторанным столиком, помнила, какого труда ей стоило сегодняшним утром связно формулировать свои реплики.

— Вряд ли это получится. Даже если бы у меня было желание отпустить вас, я не смог бы этого сделать. — Прошкин будто бы загрустил. — Процесс уже пошел, и даже я не в силах его остановить

— Муж знает, где я нахожусь. Он приедет, и я скажу, чтобы он забрал меня отсюда. — Юлия слышит старательно удерживаемые нотки паники в своем голосе.

— Мы свяжемся с вашим мужем, голубушка, когда посчитаем нужным. Думаю, мы сумеем добиться его понимания, — с холодной вежливостью в голосе парирует профессор и поднимается со стула.

Он направляется к выходу, потом останавливается и произносит уже без намёка на прежнюю ласковость:

— Сейчас мне придётся отъехать на пару часов. А по моём возвращении приступим к самому интересному.

Картинка свернулась. Вот оно что! Прошкин «отъехал», и она воспользовалась его отсутствием — не дожидаясь «самого интересного», свинтила из клиники.

Но что могут означать слова профессора о процессе, который даже он не в силах остановить? В них угадывалось что-то пугающее, грозное даже.

В поезде она, заведя будильник наручных часов, сразу устроилась спать. Часа четыре сна до наступления ночи она могла себе позволить. Потом, Юлия понимала, возможны кошмары с криками и стонами, а ей не хотелось пугать попутчиков.

Поспать удалось не больше получаса, Юлия рывком проснулась от предельно реалистичного сна.

Она жарит рыбу, видит сверху свой выступающий живот — похоже, она пребывает месяце на седьмом беременности. С улицы доносится чей-то сдавленный крик, она выглядывает в окно, и хотя ничего особенного не замечает, начинает испытывать внезапную тревогу за мужа. Она выбегает из подъезда, заворачивает за угол дома и видит лежащего на снегу окровавленного Геру и двоих парней, пробегающих мимо неё.

«Сюжет в общих чертах знаком мне по прежним кошмарам. Но появились новые подробности, — она пыталась обдумывать увиденное во сне. — Что там Прошкин говорил о ложных воспоминаниях? И когда он о них говорил? Я разговаривала с ним дважды. Второй разговор я помню от начала до конца, в нём ничего подобного не произносилось. Значит это из той беседы, что состоялась в первый день. Кажется, Прошкин сказал, что мои кошмары — это не ложные воспоминания, как он думал вначале. А чем же, по его мнению, они оказались? Не помню. А сегодня... уже вчера... он говорил, что якобы снящееся мне в кошмарах происходило со мной на самом деле в загадочных временных петлях».

Юлия почти не спала трое суток, поэтому снова задремала. Спустя несколько минут она проснулась с ещё одним ярким «воспоминанием». Она на железнодорожном вокзале встречает Геру. Из вагонного тамбура показывается его лицо — оно осунулось, посерело. Прежнего трогательного мальчика больше нет, перед ней огрубевший мужчина, и это её Герасим.

В поезде, везущем её в Загряжск, Юлия пришла в полное замешательство: она отлично помнила то утро на вокзале! Тогда моросил дождик, холодный ветер продувал её лёгкое пальто, а тёмно-серое ноябрьское небо нависало над головами зябнущих на платформе людей. Незнакомое Герино лицо, со странно натянутой на нем кожей, его тоскливо-радостный взгляд, прикосновение колючих обветренных губ к её щеке. Невозможно поверить, что всего этого на самом деле не было, что у неё лишь разыгралось воображение!