Дом на улице Гоголя

Эрде Анна

Юлия так разволновалась, что не могла больше оставаться в неподвижности. Она вышла из купе и, вглядываясь в ночную темноту за окном, попыталась привести мысли хотя бы в относительный порядок. Уже не сомневаясь, что некогда встречала на вокзале Германа, вернувшегося из лагеря, она, тем не менее, твёрдо знала, что этому событию не было места в реальной жизни. Её муж никогда не был осуждён. Школа, институт, проектная контора — и всё, никакого лагеря!

Из-за монотонного гула, по-прежнему притуплявшего слух, она не заметила приближения встречного поезда, и когда за окнами вагона загрохотало сверкающее чудовище, она оцепенела от ужаса. Потом, глядя на мелькающие огни, вбирая

в себя дрожь несущихся вагонов, почувствовала, что дрожит сама. От страха. Прошкину откуда-то было известно о событиях, случившихся с ней в десятом классе, он даже точное число назвал. Вот с этого момента, когда он сказал про четырнадцатое апреля, она и начала испытывать страх.

Все двадцать лет, прошедшие после четырнадцатого апреля шестьдесят седьмого года, Юлия в самом зародыше приканчивала воспоминание об этом дне, не дожидаясь, пока оно наполнит её горечью, стыдом и досадой на себя. Сейчас, напряжённо вглядываясь в ночную темноту за вагонным окном, она вынуждена была дотерпеть воспоминание до конца — у неё не было сил на то, чтобы отвязаться от него или загнать поглубже. А когда дотерпела, поразилась: она говорила Зинаиде и про тюрьму, и про то, что их с Герой убьют. Выходит, её жалкий лепет про пощаду не был временным помрачением рассудка перед клинической смертью, как она всегда считала, выходит, в десятом классе она заболела всерьёз и надолго. А «надолго» в случае психического расстройства, полагала Юлия — это навсегда. Она тщательно отгораживалась от всего, что могло бы напоминать о том злосчастном дне, но всё равно её сны обнаруживали неявную до поры болезнь. В последнее время кошмары участились, стало быть, болезнь прогрессировала. Именно учащение кошмарных сновидений заставило её искать помощи специалиста. И она нашла самого подходящего, как ей казалось, врача — профессора Прошкина.

Но ведь Прошкин не счёл её психически больной. А вдруг этот тип вовсе не запутывал её, не пугал загадочными парадоксами времени? А что если мир, действительно, устроен не совсем так, как полагает здравомыслящее большинство? Пусть уж лучше будут временные петли, лишь бы не самое мрачное, самое безысходное, что может случиться с человеком — не безумие. Сейчас главное — добраться до дома, принять лошадиную дозу снотворного, выспаться, наконец, а потом решать, что со всем этим делать. Только бы утих этот гул в голове, затрудняющий восприятие сиюминутной реальности и смолкла назойливая болтовня профессора, пусть негромкая и неразборчивая, но не прекращающаяся ни на минуту.

И всё-таки, что он там говорил про временные петли? Опрометчиво вернувшись к беседе с профессором, она не сумела её остановить. Подремать ей больше не удалось. Разговор с Прошкиным несчетное количество раз в мельчайших подробностях воспроизводился по замкнутому кругу. По другому кругу плыли воспоминания о не бывших в её настоящей жизни событиях. Оба круга воспоминаний переплетались в голове Юлии, лишь на самой поверхности сознания оставалось — она сейчас в поезде, и она едет к своим детям. Юлия цеплялась, как за соломинку, за то и дело ускользающую мысль: «Дети! У меня есть дети! Им нужна мать. Надо искать выход».

Утром из поезда вышла измученная женщина неопределённого возраста с лицом застывшим в испуганной растерянности. Она шла по перрону и разговаривала вслух. Ловя на себе недоуменные взгляды, она спохватывалась и замолкала, но уже через минуту возобновляла свой нескончаемый диалог с кем-то невидимым.

Юлия села в такси и назвала свой адрес. Через некоторое время водитель услышал, что его пассажирка что-то

говорит, оглянулся и обнаружил, что она внимательно смотрит в пустоту перед собой, будто эта странная женщина видит того, с кем сейчас беседует. Водитель резко затормозил, и очень кстати — Юлия заметила будку телефона-автомата, и тут же поняла, что ей необходимо сейчас делать. Попросив таксиста подождать несколько минут, она направилась к телефону, но не успела сделать пару шагов, как машина рванула с места.

«Вот придурок», — вяло подумала Юлия.

Она уже знала, кто ей был нужен сейчас: Юрчик, главный балагур, шутник, бабник и трепач в их редакции, при этом вполне добродушный парень, готовый, если надо, прийти на помощь. Только бы Юрчик оказался на месте!

В газете он выполнял кучу различных функций, именуя себя прислугой за всё, а зоной его персональной ответственности была колонка юмора. В редакцию приходили письма от доморощенных философов, от самородков из глубинки, мыслящих не иначе как в планетарном масштабе, от изобретателей вечного двигателя с восемью классами средней школы. Такими письмами с наступлением «гласности» редакцию стали просто заваливать, и Юрчик взялся их обыгрывать в виде довольно забавных хохм.

Где-то с полгода назад у него было такое:

Вопрос:

— Что делать, если голова застряла во временной петле?

Ответ:

— Навешайте на уши скользкой лапши и постарайтесь протащить петлю на шею.

Это было в шутке по поводу письма какого-то деда, учителя физики из захолустного городка. Тот писал что-то о парадоксах времени. Юлия слышала тогда об этом краем уха. Юля заметила, что стоило ей вспомнить об учителе физики, круговерть в голове поутихла. Забрезжила надежда, что выход еще возможен, и его нужно искать в только что нащупанном направлении.

Когда Юлия по телефону просила Юрчика найти адрес деда, написавшего в редакцию о парадоксах времени, она из остатков сил старалась не выдавать, что совершенно выбита из колеи. Чтобы говорить в своей обычной манере и воспроизводить интонации собственного голоса, ей пришлось прижаться лбом к стеклу телефонной будки и зажмуриться.

— А на хрена тебе понадобился этот Эйнштейн из Крыжополя? — удивился Юрчик.

Юлия тут же выдала вполне правдоподобную версию:

— Одна московская газетенка берёт у меня материал по нему. Они как раз такой ерундой занимаются.

Психически больные люди хитры и изобретательны, кольнуло опять.

— Молодца! На ходу подметки рвешь, — похвалил Юрчик. — Как там Москва? Шумит?

— Что ей сделается? Как шумела, так и шумит.

— А домой когда думаешь?

— Пока трудно сказать, — ответила она как можно неопределённее, отметив про себя, что раз уж Юрчик не сомневается, что она сейчас в Москве, и не нужно выводить его из этого заблуждения. — Ты уж яви верх благородства, не говори никому, зачем я звонила, — сказала Юлия, сообразив, что лучше, если никто не будет знать, куда она направляется. — Сам понимаешь, не хочется терять репутацию серьёзного газетчика. Статья выйдет под вымышленной фамилией, так что если ты не проболтаешься, всё будет шито-крыто.

— Не боись, тайна сия велика будет.

Сведения об «Эйнштейне из Крыжополя» он обещал предоставить «в лучшем виде» и попросил перезвонить через тридцать минут.

Полчаса ожидания надо было немедленно чем-то заполнить. Юлия не могла позволить себе расслабиться и отдохнуть, «круговерть» сразу же принималась заполонять сознание. Думать и вспоминать она больше не могла — устала. Лучше всего сейчас было бы поговорить с кем-нибудь, и раз уж она в телефонной будке, этим стоило воспользоваться.