Дом на улице Гоголя
Шрифт:
— Иван Антонович, извините, но мне кажется, вы сгущаете краски. Ведь не бандиты же они...
— Именно что бандиты, Серёжа. Бандиты, подкреплённые с одной стороны самой мощной и не самой разборчивой в средствах структурой, с другой — психотронными умениями Прошкина. Горшков ясно дал понять Герману, что происходящее в клинике является загадкой для спецслужб — Прошкин творит свои безобразия без соответствующей санкции, и позволяет он себе это потому, что заказчики его очень сильны. Выходит, сейчас, как в семнадцатом — чуть власть из рук выпустили, её тут же бандиты и подобрали. А вы собираетесь бросить Наташу один на один с ними. Вы подставляете её, Серёжа.
— Что вы такое говорите,
— Хотя бы тем, что хотите от Наташи подготовки вашей фирмы к ликвидации.
— Но я же её шеф. Приказал — она исполнила.
— Эх, Серёжа! Кабы Наташу вызвали на официальный допрос! А то ведь затолкают в машину — и концов не найдёшь.
— Дед, — вступила в разговор Наташа — сейчас Серёже без меня не обойтись. На мне вся бухгалтерия, на финансовых документах должны стоять мои подписи. А если оставить всё как есть и разбежаться, на фирме повиснут долги. Так можно и под уголовную статью угодить.
— А их — Серёжу и его друзей — если будут разыскивать, то именно по уголовной статье. По какой же ещё? У нас так всегда было: если нужно прижать человека, подходящая статья УК всегда найдётся. — Дед помолчал. — Всё же, вряд ли у Мунцев получится перебраться Германию. Скорее всего, на них повесят какую-нибудь уголовщину и объявят в розыск. — И без логического перехода он заключил: — Вы правы, Серёжа, вашу фирму нужно срочно ликвидировать. Если вы сейчас не будете терять драгоценного времени...
Телефонный звонок, раздавшийся в утихшем ночном доме, прозвучал сигналом. Во всяком случае, Сергею, и Наташе показалось, что дед воспринял его именно так. С неожиданной готовностью он поднялся, забыв вопреки обыкновению извиниться за прерванный разговор.
Спустя несколько минут он, будто бы даже слегка повеселевший, продолжил с того места, где остановился:
— Если вы, Серёжа, не будете терять драгоценного времени, а сейчас же отправитесь в свой офис за документами и привезёте их сюда, останется пара часов для работы над тем, что вам сейчас так необходимо. Тебе ведь хватит двух часов, Наташенька?
— Возможно, — неуверенно покрутила рукой та. — А почему ты говоришь о двух часах, дед?
— Позже объясню. А теперь давайте поспешим. Серёжа, возьмите в гараже машину — вот ключи. Моя «Волга» пожилая уже, но всё ещё шустрая. Так что минут за сорок, думаю, обернётесь.
— Без меня он не найдёт нужных документов, — поднялась Наташа.
— Ты никуда не поедешь, — отрезал Иван Антонович. — Пусть Серёжа заберёт все документы, какие есть, пусть опустошит сейф.
Наташина растерянность, нараставшая в течение разговора, достигла крайней степени: никогда ещё дед не разговаривал с ней так безапелляционно.
— Вот, прочти последнее письмо от своего жениха. — Едва за Сергеем закрылась дверь, дед протянул Наташе нераспечатанный конверт.
— Ты по-прежнему Батурлина в моих женихах числишь?
— Прочти, Наташенька, похоже, другого выхода всё равно нет. Не хотела ты читать, да жизнь заставила. Нужно слушать жизнь, дочка, нужно быть внимательной к её сигналам.
Иван Антонович не выглядел чересчур взволнованным, но Наташа догадывалась, скольких усилий ему стоило сохранять видимость спокойствия.
— Ладно, дед, считай, что ты меня убедил. Прочту, но чуть позже, когда закончу с Серёжкиными бумагами.
— Боюсь, что чуть позже будет слишком поздно: в данный момент Батурлин уже на пути к московскому аэропорту. Через три часа с небольшим он должен быть здесь, а ещё через три часа вы улетаете в Москву.
— Вот это новости! Ну, ты даёшь, дед! Оказывается, ты уже всё решил! Без меня меня женили.
— Никто никого не женил, дочка. Соприкосновения с психотронными темами слишком опасны, тут уж лучше перестраховаться. Тебе необходимо выехать из страны, и как можно скорей, а Батурлину нужен фиктивный брак, чтобы провести усыновление — ваши интересы совпали. Сложится у вас, или не сложится — ваше дело, больше ничьё. Выяснится, что опасность была преувеличена — вернёшься домой, а если за Юлю возьмутся всерьёз, тут уж делать нечего — останешься во Франции, во всяком случае, на время. А сейчас тебе пора читать письмо и упаковывать чемоданы.
Возле своей любимой зелёной настольной лампы Наташа прочла письмо, обернулась к деду, и тот облегчённо вздохнул: внучка ещё может состояться как женщина. Она и сама поняла это, когда сквозь строчки письма ощутила любящий и властный призыв, когда почти воочию увидела, будто родовое древо Батурлиных поманило её ветвями.
— Я должна помочь Юле, это первое. И ты поедешь со мной, это второе, — сказала она еле слышно, и сомнений в том, что её условия придётся принять, не оставалось.
— Чем дальше от Загряжска ты будешь находиться, тем верней сможешь оказать помощь своим друзьям. Я дам Серёже номер телефона одного надёжного человека в Москве, так что связь у вас будет. Со своей стороны я обещаю сделать для них всё, что будет в моих силах. Батурлин, без сомнения, тоже не останется в стороне, он хороший человек. А вот насчёт того, чтобы мне ехать с тобой — стар, я уже, дочка. На восемьдесят шестом году срываться с насиженного места, и не куда-нибудь, а в чужую страну — не дело это. Тебе ещё жить да жить, а мне помирать скоро, а помирать русскому человеку нужно в России. И от Оленьки мне уезжать никак нельзя. Ты же знаешь, я каждое воскресное утро у неё. И она меня ждёт. Возможно, ты примешь это за старческое слабоумие, но мы с ней разговариваем. Сяду возле могилки, посижу, помолчу, и будто слышу: «Ну, здравствуй, Ванюша». Если, случается, приболею, не приду — чувствую: она скучает, ждёт. Нет, меня от Оленьки отрывать нельзя.
— Всю жизнь ты корил себя за то, что не поехал с бабушкой во Францию, всю жизнь считал, что ей довелось страдать по твоей вине. Не возражай, я это знаю, дед. Прошло каких-нибудь шестьдесят пять лет, и жизнь предоставила тебе до смешного похожий выбор. Если ты решишь остаться, я останусь с тобой, и будь что будет.
— Тебе никак нельзя здесь оставаться, дочка, — Иван Антонович сложил ладони у груди.
— А тебе можно? Если меня, действительно, будут искать, сюда придут в первую очередь, а тебе с твоим сердцем одного допроса с пристрастием за глаза хватит. Я уверена, что бабушка Оля была бы сейчас на моей стороне. Решай, дед, но учти: я тебя не брошу и вместо себя не подставлю.
Глава двадцать седьмая
Юлька Астахова сбегала по школьной лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей надо было успеть заскочить в свой класс, усесться за парту, раскрыть какой-нибудь учебник и изобразить глубокую задумчивость раньше, чем её настигнет Зинон — Зинаида Николаевна, их классная руководительница.
На её, в общем-то, невинные проказы раньше в школе смотрели сквозь пальцы — Юля уверенно шла на золотую медаль, а к медалистам всегда был особый подход. В десятом классе всё изменилось, сейчас ей не прощалась ни одна мелочь. Сочувствующие Юльке ребята советовали стать как можно незаметнее, слиться с ландшафтом. Астахова и сама прекрасно понимала, что сейчас для её шуточек климат неподходящий, но в последнее время уж слишком сгустился вокруг неё школьный воздух, и для разрядки она всё же время от времени взбрыкивала.