Дом на улице Овражной
Шрифт:
В школу мы, как и прежде, бежали вдвоем. В раздевалке, увидав нас, Костя Веселовский удовлетворенно сказал:
— Наконец-то! Я уж думал, ребята так, зря говорят, что вы помирились.
Лешка на меня дулся. Еще бы! Ведь вчера я удрал с концерта, ничего ему не сказав. А сегодня пришел вместе с Женькой. К тому же еще Женька снова пересел на свое старое место, за мою парту. Я чувствовал, что Лешка был прав, обидевшись на меня. Все-таки когда мы не разговаривали с Женькой, Веревкин был мне хорошим товарищем. А теперь…
— Ты, Лешка, не дуйся, — сказал я ему. — Ну, подумаешь, нашел за что. Мы ведь помирились с Женькой. А теперь втроем дружить будем.
— Правда? — обрадовался Веревкин. — А я уж думал, что ты со мной раздружиться хочешь.
На ботанике Анна Ивановна вызвала меня к доске. Но теперь я сразу услышал свою фамилию и, схватив дневник, уверенно пошел отвечать.
— Расскажи, Кулагин, все, что ты знаешь о моркови, — проговорила Анна Ивановна и что-то пометила в классном журнале.
— Морковь — очень распространенное овощное растение, — немного волнуясь, начал отвечать я. — Растение это двулетнее. В первый год морковь образует корнеплод, а на второй у нее появляется цветоносный стебель. Он дает плоды и семена.
Анна Ивановна кивала головой. Это был хороший признак. Она всегда так, молча, кивала, если отвечали правильно.
— Морковь любит рыхлую почву, — приободрившись, продолжал я. — Но свежее навозное удобрение для нее не годится. В таких условиях корнеплод у нее становится ветвящийся и уродливый…
Анна Ивановна не отпускала меня долго. Она велела мне рассказать и о посеве моркови, и о появлении всходов, и об отрастании листьев. А когда я все это рассказал, она приподняла руку над столом.
— Хватит, Кулагин. Ты хорошо знаешь урок. Ну, а как насчет капусты? Ты до сих пор уверен, что кочан образуется из кочерыжки?
— Нет, Анна Ивановна, — смущенно ответил я. — Кочерыжка — это капустный стебель. Когда капустную рассаду высаживают в открытый грунт, у нее продолжают отрастать листья. После поливки, окучивания и подкормки из почки, которая находится наверху у стебля, и образуется кочан.
— Вот теперь верно, — сказала Анна Ивановна. — Дай мне свой дневник.
Скосив глаза, что было силы, я увидел, как она аккуратно поставила в дневнике отметку, и сразу же, обернувшись, показал всему классу, а в особенности Женьке всю пятерню с растопыренными пальцами.
— Молодец, Серега! — похвалил меня Женька, когда, гордый и красный от счастья, я сел на свое место.
Настроение в этот день у меня было замечательное. Но на последней перемене Женька мне его испортил.
— Уговор помнишь? — спросил он. — В милицию пойдем сразу после школы.
Весь урок английского языка я просидел хмурый и беспокойный. А когда отзвенел последний звонок и мы вышли на улицу, я сказал Женьке:
— Может, все-таки не пойдем, а? Может, лучше я сперва отцу скажу?
Но Женька посмотрел на меня так грозно, что я с упавшим сердцем махнул рукой.
— Ладно, пойдем.
— А деньги у тебя с собой?
— Какие деньги?
— Которые тебе Петр Терентьевич давал за помощь.
— Нет, дома забыл!
— Эх ты, растяпа! Пошли за ними.
Дома, к счастью, мы не застали матери. Она, наверно, еще не вернулась из магазина. Быстро отыскав среди хлама в моей тумбочке две запрятанные пятидесятирублевки, я сунул их в карман, и мы бегом пустились вниз по лестнице.
Отделение милиции было недалеко, за углом. Женька втолкнул меня в дверь, и я наткнулся на бравого плечистого милиционера, который не очень-то приветливо спросил:
— А вы куда направляетесь?
— Нам к начальнику надо, — выступая вперед, объяснил Женька.
— Это зачем к начальнику?
— По срочному делу.
— По срочному делу вон к дежурному обращайтесь.
Мы прошли в просторную комнату, где за деревянной загородкой сидел, облокотившись на стол, человек в синем кителе с погонами старшего лейтенанта. Перед ним, навалившись грудью на загородку, плакал пьяными слезами какой-то детина в ватнике и рваной шапке.
— Товарищ начальник… — жалобно тянул он. — Ну, отпустите вы меня. Ей-богу, слово даю, никогда это больше не повторится. Ведь на заводе узнают — стыд на весь цех! Я и ножку-то подставил нечаянно. Все водка проклятая, чтоб ей сгореть!..
— Сгореть или не сгореть, вам лучше знать, — строго отвечал старший лейтенант. — А на заводе действительно узнают. И перед судом за хулиганство предстанете по всей справедливости. Ну, а до расследования мы вас должны задержать. — Он обернулся к нам и спросил:
— Вы что, ребята?
— Нам к самому главному начальнику надо, — сказал Женька.
— К главному? А что у вас к нему за дело?
— Рассказывай, Серега, — подтолкнул Женька.
— Ты лучше сам расскажи. У меня не получится.
Женька оглянулся и проговорил таинственно:
— Мы хотим про жуликов рассказать, которые ботинки воруют. Вот он… — Женька кивнул в мою сторону. — Он тем жуликам помогал. Он знает, куда они носили.
— Стоп! — вдруг остановил его старший лейтенант. — Подождите минуточку, — и он быстро вышел из комнаты.
По тому, как встревоженно нахмурились брови дежурного, я понял, что к начальству мы все-таки попадем. И действительно, минут через пять старший лейтенант вернулся.
— Пройдите к начальнику. Он вас ожидает. Сазонов, проводите.
В чистом и светлом кабинете, куда мы вошли, за широким столом, к которому был приставлен другой, накрытый зеленой скатертью, сидел пожилой седоватый человек в простом темном костюме. Он взглянул на нас пытливо и с любопытством.
— Садитесь.
Мы сели, и я отчего-то сразу оробел.