Дом на улице Овражной
Шрифт:
— Здравствуйте, Виталий Ильич! — обрадованно поздоровался Женька.
И Светланка подхватила:
— Здравствуйте, Виталий Ильич!
Усатый закивал головой.
— Светочка! Неужели ты? Скажи, пожалуйста, как выросла! Ну, а это кто? — принялся он разглядывать Женьку. — Эге! Узнаю, узнаю! Молодой историк. Пострельцов, кажется?
— Вострецов, — поправил Женька.
Я понял, что человек в мешковатом костюме — тот самый заводской мастер Купрейкин, к которому Женька ходил на Калининскую без меня. Значит, старый большевик Виктор Захарович Коростелев — зто другой, с орденом.
— Привела своих исследователей революционного
— Я Женя, а он Сережа, — сказал Женька. — Здравствуйте, Виктор Захарович.
Мне стало не по себе. Купрейкин был знаком с Женькой, Коростелев знал уже Светланку. А я вроде оказался тут чужим, никому не знакомым. Но вскоре мое смущение и неловкость рассеялись. Виктор Захарович усадил нас на диван и сразу же перешел к делу.
— Стало быть, вы ищете участницу восстания 1905 года? Ольгу?
— Искали, — ответил Женька. — Всю Овражную обошли. Никто такой не помнит. А у нас задание — обязательно ее найти. В архиве бумаги дали… — он сунул руку в карман и растерянно захлопал глазами. — Дома забыл! Торопился очень… У нас переписано. Одна бумажка из суда, еще листки из дневника одного… белогвардейца, Вержинского… Серега его видел один раз, да он умер.
— Это не тот ли Вержинский, который у нас на заводе в конструкторском бюро работал? — спросил Купрейкин.
— Тот самый, — кивнул я, — Альберт Владимирович.
— Какой же он белогвардеец? Я его давно знаю.
— Ну, он бывший белогвардеец, — объяснил Женька. — Офицер. В армии у Колчака служил.
— Скажи, пожалуйста! — удивился Виталий Ильич.
— Погоди-ка, постой, Виташа, — прервал Купрейкина Виктор Захарович. — А вы, часом, не помните, что в той бумаге написано?
— Как же не помним! — воскликнул Женька. — Я могу хоть сейчас в точности ее нарисовать. Даже разорвать могу так же, как она была разорвана!
— Ну-ка, ну-ка, нарисуй. Вот тебе бумага, а вот и карандаш.
Пока Женька рисовал, низко наклонившись над столом и высунув кончик языка, я стал рассказывать Купрейкину и Коростелеву про Вержинского. Виктор Захарович слушал сосредоточенно, а Виталий Ильич то и дело хлопал себя ладонями по коленям и ахал:
— Вот так штука! Ну и дела! Ай-яй-яй!..
Но, по-моему, самым любимым его выражением было: «Скажи, пожалуйста!»
Я едва успел кончить рассказ, как Женька выскочил из-за стола и положил свою работу перед Виктором Захаровичем.
— Вот она какая… Это орел. Здесь буквы. А тут уже написано.
— Смотри ты! — опять удивился Купрейкин, взглянув на Женькино художество. — И орел и буквы… с ятями и ерами… Ну и мастер! Скажи, пожалуйста!..
Коростелев долго рассматривал листок, держа его далеко от глаз в вытянутой руке. Потом он отложил бумагу в сторону и с силой потер ладонью подбородок.
— Ясно. Знаю, о ком тут речь. И раньше догадывался. Вот, когда еще в старый свой дом зашел… — он кивнул в сторону Светланки.
Мне нравилось, как он говорит: отрывисто, крепким баском. Но, видно, не так-то легко было вспомнить о том, что происходило в давние-давние годы. С минуту Виктор Захарович молчал, глядя поверх наших голов и чуть приподняв уголки лохматых седых бровей. Мы тоже молчали дожидаясь. Кажется, Женька даже затаил дыхание, чтобы не мешать Коростелеву думать.
— Впервые я увидел ее дома у одного из наших рабочих, — начал рассказывать Виктор Захарович, и я понял, что «она» — это Ольга. — Собрались мы вроде на вечеринку. А на самом деле в тот вечер состоялось первое занятие рабочего марксистского кружка. Ольга как раз и стала этот кружок вести.
Многое из того, о чем говорил Коростелев, было нам с Женькой знакомо. О марксистском кружке, о стачке на фабриках и рудниках, о митингах и казачьих налетах, о том, как готовились к восстанию рабочие, мы узнали, когда ходили по залам музея. Но нигде, ни в одном зале, ни на одном стенде, ни под одним стеклом в рамочках на стенах не было ни слова об Ольге. Да и слушать Коростелева было, конечно, интереснее, чем экскурсовода в музее. Ведь тут, перед нами, сидел живой человек, который видел своими глазами и баррикады и казаков!.. И видел не так, как Леонид Александрович — с забора или из окошка. А сам хватал под уздцы казачьих лошадей, сам слышал свист тяжелых нагаек, сам украдкой переносил на мебельную фабрику оружие из тайников и сам дрался на баррикадах рядом с ней, загадочной Ольгой, которую мы так долго и напрасно искали по всей Овражной улице…
— Где она жила, никто не знал, — продолжал свой рассказ Виктор Захарович. — Это было известно одному только Варфоломееву, старому столяру-краснодеревщику. Квартира Ольги находилась на конспирации. Но между фабричными ходили слухи, что родом она из нашего города и семья у нее тут живет.
Потом Коростелев стал рассказывать, как готовились к восстанию на мебельной фабрике. Все началось с рудника. Осенью уволили там шестерых рабочих. Мебельщики устроили митинг и объявили забастовку.
— Всех нас это увольнение взволновало. Такое ведь с каждым из нас произойти могло. А раз уволили с фабрики или с рудника — значит и из рабочих бараков выселили. Я сам с матерью и сестренкой в таком бараке жил. Тесно, холодно, крыша худая. Печка — только одно слово, что печка. От названия теплее не будет. Мать больна, работать не может. Сестренке Машутке девяти еще нет. Отец от чахотки умер. Я один за всех работник. Получаю гроши, работаю часов по двенадцати… Потому-то и собралось на митинг народу видимо-невидимо: и с нашей фабрики, и с бумажной, и с рудника…
Я подумал, что, наверно, об этом самом митинге рассказывал нам с Женькой Леонид Александрович, но спросить, видел ли Коростелев двух мальчишек-гимназистов на заборе, не решился. Зато когда Виктор Захарович стал вспоминать, как налетели на рабочих казаки, как засвистели, обрушились на безоружных людей казачьи нагайки и шашки, я уверился окончательно: митинг был тот самый.
— Этот казачий налет все и решил, — сказал Коростелев. — Дня через три постановили мы на фабрике избрать рабочий комитет — поднимать восстание.
Оружие у всех нас давно было припасено. По домам его держать опасались. Шпики шныряли всюду. Так что винтовки, револьверы, патроны и самодельные бомбы мы прятали на фабрике. А у кого не было винтовки или револьвера, те смастерили себе тесаки.
В рабочий комитет выбрали и Ольгу. Она сама по плану города отметила, где надо поставить баррикады, куда отправить рабочие посты, в каких местах поблизости от фабрики разоружить городовых, сама писала тексты революционных прокламаций. Она не только кружок могла вести, но оказалась и хорошим военным организатором. Мы единодушно признали ее нашим руководителем и подчинялись ей беспрекословно.