Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
Тщетность попыток Элен обрести самостоятельность стала очевидной, когда Дени, вместо того чтобы нанести ей второй визит, предпочел дожидаться ее у входа в здание. Так что их совместная жизнь продолжала оставаться столь же неровной и фальшивой, как и прежде. Опасаясь упасть в глазах своей хозяйки, Элен не осмеливалась отсутствовать более суток, словно одну ночь, проведенную вне дома, можно было отнести на счет научных бдений у друзей, объяснить опозданием на последний поезд метро, а две-три ночи уже свидетельствовали о явном разврате. Как-то раз она отправилась к родителям на весь уикэнд, и Дени посоветовал ей воспользоваться подобного рода обязанностями, чтобы под их прикрытием отлучаться на более долгие сроки: однако, не желая лгать либо опасаясь, что хозяйка напишет отцу письмо, она не стала прибегать к такого рода уловкам. Короче, если Дени ради того, чтобы отделаться от мучивших его страхов, хотел бы уже сейчас вкусить совместной жизни, будущее которой казалось ему проблематичным, то Элен, твердо веря в их любовь, напротив, гораздо более терпеливо относилась к встречавшимся на их пути препятствиям. Покинув семью, чтобы жить рядом с любимым человеком, она совершила важный ритуальный жест, по сравнению с которым мелкие материальные трудности были сущим пустяком. Денн ничего не понял в ее поведении: его беспокоило то, что Элен пошла против воли родителей, а тут она вдруг ни с того ни с сего отказывалась от плодов своего же бунта. Обнаружив, что теперь она гораздо больше, чем осенью, считается с условностями и с мнением других людей, он вообразил, что чувства ее охладели, тогда как ее трезвая безмятежность, напротив, гораздо больше, чем прежние бунтарские порывы, говорила о зрелости ее любви.
Элен радовалась ночам, которые им удавалось проводить вместе, а Дени раздражался, думая о тех ночах, которые их разделяют. Когда они возвращались вместе в К, тягостная обязанность входить в ее дом имела смысл: она способствовала медленному взаимному проникновению двух сред, что позволяло надеяться на их слияние в один прекрасный день в некую сферу, где исчезнет их прошлое вместе с предрассудками. А в Париже Дени, менее склонный встречаться с хозяйкой, чем с г-ном и г-жой Деруссо, думал прежде всего о бессмысленности связанного с визитом испытания. Будучи оторванной от своих корней, Элен оставалась для него столь же недосягаемой, а ее поведение выглядело все менее понятным. В К он расставался с невестой, с вынужденной пленницей общества, которое в скором времени должно было передать ему ее навсегда; в Париже он провожал любовницу, вроде бы свободную от всех уз, из-за чего ее сдержанность выглядела двусмысленной. Их ночи любви сильно страдали от разрыва между их чувствами. Дени яростно отдавался наслаждению, компенсируя резкостью своих объятий то, что ему казалось недостаточностью любви с ее стороны; Элен же, напротив, стремилась к спокойному сладострастию, являющемуся симптомом безмятежного и уже, как ей казалось, существующего союза. Наслаждение у них не совпадало, иногда его не получалось совсем. Видя, как снисходительно она реагирует на его неловкость, он заподозрил ее в том, что она с самого начала притворяется.
То ли из стыдливости, то ли из трусости, но он никогда не разговаривал с ней о возможных последствиях их предбрачной связи. Один или два раза он мельком подумал о том, что она не принимает мер предосторожности; однако вместо того, чтобы отделаться от опасений, прояснив ситуацию, он, подобно тем больным, что боятся мнения врача, отождествляемого ими с источником болезни, предпочитал неясность. Однажды утром, прижавшись к нему, она шутливо спросила его, был бы он счастлив, если бы она забеременела. Он вздрогнул, предположив самое худшее. Она вяло разубедила его, и для того, чтобы полностью успокоиться, ему пришлось засыпать ее вопросами. Это облегчение оказалось лишь отсрочкой: поспешив дать ему гарантии на будущее, она замкнулась. В таком изобретенном ею ради проверки его любви испытании он усмотрел жестокую и извращенную игру. А это еще больше осложнило их взаимоотношения.
Случись ей действительно подарить ему ребенка, это бы показалось Дени не только несвоевременным: свой будущий очаг он вообще мог себе представить лишь в виде какой-нибудь карикатуры. Вот она сидит перед мольбертом, затем отстраняется от своего полотна, идет ему навстречу, спрашивает его мнение; вот он, возвращаясь из школы, в недоумении останавливается перед этой магмой красок, которую он способен принять за палитру, и пытается что-то ей ответить; вот опять она, по-матерински склонившись над выложенными тетрадками, спрашивает, что он хочет на ужин. Малыш вел себя сегодня хорошо, почти не кричал; может быть, поручить кому-нибудь присмотреть за ним и сходить сегодня вечером в кино? Сейчас идет вестерн, это наверняка тебе понравится. В следующий уик-энд нужно обязательно съездить навестить моих родителей. Ты знаешь, они готовы уже принять тебя, особенно папа. А в жалкой деревушке, где его наконец согласились взять в штат, все восхищаются женой учителя, которая рисует прелестные вещицы. Никто не может понять, что там изображено, но, похоже, так сейчас рисуют в Париже. Она умирает от скуки, но тщательно это скрывает.
«Тебе известно, сколько зарабатывает начинающий учитель?» — «Балбес». Ее ответ прозвучал спокойно, немного слишком серьезно. У нее была способность, не шокируя, употреблять весьма резкие выражения. Они возобновили беседу, но та излишняя непринужденность, с которой они вернулись к прерванному разговору, свидетельствовала о том, что что-то у них разладилось. Когда она уходила от него, ее расширенные глаза старались выразить нечто не похожее на то, что обычно выражала ее мимика, а впрочем, может быть, она просто впервые увидела сейчас Дени таким, каков он есть на самом деле. Вечером он как первого свидания ждал, когда раздастся звук шагов Софи на лестничной площадке, дрожа при мысли, что к нему примешается звук еще чьих-нибудь шагов. Он узнал ее походку, когда она была еще на четвертом или пятом этаже, и, когда распахнул дверь, она вошла к нему, как возвращаются к себе домой.
Наутро Дени пытался вспомнить, не выпил ли он лишнего. Обычно алкоголь отрицательно действовал на его способности, но шатавшаяся от усталости Софи скорее всего ничего не заметила. Однако сейчас возникающий перед ним мир словно расплывался в каком-то фантастическом мареве. Донесшийся с лестницы звук шагов, напоминающий шаги Элен, укрепил его в мысли, что у него что-то неладно с головой: ведь вчера они поссорились. Когда посетитель добрался до последнего этажа, у него мелькнула мысль, что это Поль, и он удивился, зачем бы ему надевать туфли. Услышав, как Поль стучит в дверь — совсем так же, как постучала бы Элен, он решил, что шутка зашла слишком далеко, и надел пижамные штаны, чтобы объяснить ему это. Элен не сощурила, не вытаращила глаза: она пробормотала что-то вроде «извини меня», а когда спускалась по лестнице, по методичности ее шагов он понял, как велико ее безразличие. Еще и сегодня он не может понять, каким образом Софи, спавшая непробудным сном всего секунду назад, вдруг оказалась почти одетой. Она уклонилась, как боксер, от его попытки погладить ее по волосам и, не сказав ни слова, ушла. Возможно, элементарные приличия требуют, чтобы он тоже съехал отсюда, как это почти тотчас же сделала Софи. Только он не очень себе представляет — куда.
Не было никаких оснований для того, чтобы хозяйка или родители Элен сообщили новость в первую очередь именно ему. К тому же его почти два дня не было дома. Долго бродя по парижским улицам, он вынашивал, как нечто далекое, мысль о том, что он должен объясниться с Элен, но невероятная усталость не позволяла ему сформулировать ее отчетливо; пока было достаточно, чтобы это побуждение сохранялось в глубине сознания, а выразить можно будет, когда наступит подходящий момент. Шаги Поля на лестнице прозвучали совсем иначе, чем если бы это были шаги Элен, и он понял, что наваждение прошло. Сначала ему пришла в голову глупая мысль, что жизненный опыт Поля — совсем не праздная наука, поскольку он позволяет без излишней резкости, но и без обиняков сообщить худшую из худших новостей своему лучшему другу; потом он вспомнил, что не обратил внимания, когда приходил к Элен, где расположена кухня, и соответственно как далеко от ее комнаты стояла газовая плита. Некоторые детали еще и сейчас хорошо сохранились у него в памяти: во время их разговора Поль ни разу не попытался отвести взгляд в сторону, а после его ухода мысли Дени особенно занимала папка с рисунками, которую Элен забыла у него: он никогда не осмелится, хотя и должен бы это сделать, отвезти папку ее родителям.
IV
Ведь может же следующая волна накрыть окончательно эти горячие, как открытые раны, клочья пены. Однако соль их разъедает и, кто знает, когда волна отступит, не появятся ли они вновь, еще более жгучие, неизлечимые. В среду Дени побывал в К с визитом вежливости, а сегодня какая-то смутная потребность опять влечет его в те же места. Не явиться в школу утром в субботу — не такое уж большое преступление (за все время работы он не пропустил еще ни дня); детям он охотно объяснит, что вынужден был отлучиться по срочному делу, а директор ничего не узнает. Хрипы его малолитражки, двигатель которой зимой, когда его заводишь, обычно работает с перебоями, приковывают насмешливые взгляды прохожих. Если бы они узнали Дени, то немало бы удивились его желанию отправиться сегодня утром на машине в школу, которая совсем рядом. При выезде из Парижа движение замедляется, потому что многие сегодня едут за город на уик-энд.
Он никогда не ездил в К по автодороге — совершенно лишняя трата, потому что максимальная скорость его малолитражки не превышает предела, допустимого на национальной дороге. Возможно, Элен волновалась бы за него меньше, если бы он ездил по автодороге, но она лишь один раз коснулась в разговоре этой темы. Сегодня, поскольку он вынужден тянуться в правом ряду, ему кажется, что едет он даже медленнее, чем обычно, что, конечно, не так: не пройдет и часа, как он будет в К. Какие-то идиоты приструнивают его включением фар, когда он осмеливается выйти из своего ряда, чтобы обогнать грузовик. Начался сильный дождь, и «дворники» не справляются с обрушившимся на ветровое стекло потопом; еще больше заливают его стремительно проносящиеся мимо машины, так что, ослепленный, он внезапно оказывается на обочине. Он снова пытается выбраться на прямую дорогу, и тогда чуть не задевающие его автомобилисты добавляют к наказанию в виде фонтанов воды еще и звуковые сигналы — соответственно его неосторожности. Он должен пройти как бы сквозь узкий коридор между двумя рядами вооруженных шпицрутенами моряков; он сгибает свою голую спину и торопится, пьяный от ударов, к последней границе мучений. Он затруднился бы сказать, превращается ли пытка от того, что его подвергают ей такие же, как он, в подобие игры или же, напротив, унижение здесь становится еще более жестоким. Ему кажется, что наконец все кончилось, и тут самый последний и неожиданный удар жгучим огнем обжигает свежую рану. Появившаяся из самой глубины зеркала машина оглушает его, обгоняя как раз в тот самый момент, когда ему уже удалось выправить курс.
В классе длительность его забытья можно было бы легко измерить количеством бороздок на пластинке. А вот на дороге, где нет ориентиров, где дождь хлещет как из ведра и невозможно даже различить марки машин, узнать это нет никакой надежды. Для его собратьев, сидящих в других машинах, чьи затылки он с трудом различает сквозь потоки воды, бодрствующий водитель ничем не отличается от водителя спящего: от него требуется только не сбавлять скорость и ехать все время прямо. Если бы кто-то наскочил на него в тот момент, когда он выезжал с обочины, то вся сила удара обрушилась бы на него; пассажир, сидящий рядом с водителем пострадал бы несильно. А вот когда он обгоняет грузовик, то должен соблюдать дистанцию: опасность угрожает прежде всего пассажиру. Элен схватилась за крошечную ручку дверцы; она поняла, что, предложив отвезти ее домой, он устроил ей ловушку, причем она не знает, что опаснее: выпрыгнуть из машины на ходу или продолжать сидеть рядом с преступником. Он старается ехать тихо, рискуя привезти ее в К позже, чем предполагалось. Если бы не эти ужасные сиденья с впивающимися в тело пружинами, она могла бы спокойно поспать, пока они не приедут.