Дом одинокого молодого человека: Французские писатели о молодежи
Шрифт:
— Не стоит задерживаться здесь. Мы ведь можем поговорить и на ходу. Поверьте, я совершенно искренне рад вас видеть. Меня давно угнетала мысль, что я не могу отблагодарить людей, которые принесли мне славу. Но позвольте мне самому назначить цену. Вы просите невозможного. Помните убийство министра? Те бандиты запросили такую же сумму. Но согласитесь, актер — это не министр.
Субъекты были так обескуражены, что покорно следовали за Робером. Он держал их под руки и вел к выходу. Они притормозили перед сторожевой будкой. Через окно были видны фигуры полицейских в униформе. Ничего опасного, и все же…
— Понятно, что с Дюверня вы ничего получить не могли. Кто же тогда вам заплатил?
— Клянусь вам, никто!
— Ну, ну, не надо считать меня дураком. Я знаю, что к чему. Все-таки любопытно, на кого вы работаете?
— Честное слово, ни на кого!
— Что ж, вы убили Дюверня для собственного удовольствия?
— Это была ошибка. Мы сами не поняли, как это произошло. Мы подумали, что это…
Эти слова произнес брюнет, другой знаком приказал ему замолчать, но было уже поздно: Робер все понял.
Александр Дювернь стал жертвой своего персонажа. Он так привык к роли полицейского, что и впрямь стал на него походить. Когда он вошел в кафе, мальчишки, угнавшие автомобиль, испугались, что он их арестует, и начали палить.
— Представляю, как вы перепугались, когда поняли, что натворили.
— Еще бы!
— И тогда вы решили уничтожить машину и пистолет.
Они молча кивали, стыдясь, что их так быстро раскусили. Наверняка в кармане у бородача лежала обыкновенная трубка. Сейчас Робер мог отправить их восвояси, и они бы повиновались. Но вместо этого он достал свой бумажник.
— Пожалуй, не стоит выписывать вам чек. Вы так струсили, что вряд ли рискнете пойти в банк. Вот все, что у меня с собой наличными. Даю вам от чистого сердца, здесь 500 тысяч с небольшим. И исчезайте, пока вас никто не увидел.
Они почувствовали такое облегчение, что тут же скрылись, даже не поблагодарив.
Робер открыл дверь с видом человека, только что провернувшего отличное дельце. Не успел он вынуть ключ из замка, как услышал позади себя крик:
— Руки вверх!
Он выронил ключ и медленно поднял руки к потолку. Тут же раздались выстрелы.
— Негодяй, ты меня ранил!
Робер, застонав, повалился на паркет. Жереми бросил свой пистолет и наклонился над ним. Они вцепились друг в друга, и, смеясь, принялись кататься по полу. Алин, прибежавшая на их крики, ждала, пока они утихомирятся, чтобы отправить Жереми в постель.
— Ну как прогулка? — В ее голосе звучала ирония.
— Отлично! Наконец-то я заплатил свой долг, и мне не нужно больше туда возвращаться.
— Ты опять за старое!
— Нет, серьезно! И вообще, я решил, что не буду больше играть роли полицейских, это слишком рискованно.
— Но почему?
— Так, мне кажется, что бандиты куда симпатичнее. Ты не находишь?
Он схватил ее на руки и стал кружить по комнате в вальсе. Она почувствовала, что в нем что-то изменилось, что-то в глубине души. Она никогда не видела его таким. Алин осторожно спросила:
— Робер, что-то не в порядке?
— Наоборот, все в полном порядке! Не волнуйся, я выиграл. Никогда еще я не играл так талантливо, как сегодня. Знаешь, я действительно великий артист!
Он запел во весь голос и стал вертеться так быстро, что у Алин закружилась голова.
Он полностью изменил свой имидж. В его взгляде появилась уверенность, в жестах точность. Он смотрел на людей с таким спокойным превосходством, что приводил их в смущение. С тех пор, как он начал играть злодеев, он почти перестал смеяться, и подчас вид его внушал страх. Самые маститые критики говорили о его выдающейся способности к перевоплощению.
Получив роль в новом фильме, Робер, верный старой дружбе, пригласил Руссена играть своего сообщника. Этим утром они должны были разыграть классическую сцену ограбления банка. Декораторы переоборудовали лавку разорившегося цветочника. Съемки проходят на оживленной улице, и, чтобы придать ситуации естественность, движение не остановлено. Актеры идут по улице. За ними едут машины с кинокамерами. «Бандиты» заходят в банк, и тут, на улицу, как ураган, влетает машина статиста. Нужно спровоцировать реакцию людей. Конечно же, приняты все меры предосторожности — у каждого дома стоит полицейский, чтобы разгонять толпу.
Наконец, по сигналу, Робер и Жак выходят из банка с пистолетами в руках и с большими мешками. Ревет сирена. Прохожие шарахаются в сторону, какая-то дама начинает истерично кричать, из подъезда выскакивает шавка и заливается в визгливом лае. Актеры вскакивают в машину, и она трогается с места. В этот момент раздаются выстрелы. Машина резко тормозит. Из открытой дверцы на мостовую падает Робер Булон.
— Прекратить! — визжит режиссер.
Все понимают, что случилось что-то непредвиденное. Выясняется, что случайно проезжавшие мимо полицейские подумали, что действительно произошло ограблений. Один молодой инспектор, отличавшийся нервозностью, начал без предупреждения стрелять по беглецам. Потом он объяснит, что принял Робера за одного известного преступника.
Дрожа от ужаса, Жак Руссен подбегает к раненому. Робер еще дышит и, узнав своего старого приятеля, вымученно улыбаясь, бормочет:
— Ты видишь, Руссен. Пришел твой черед. Тебе играть.
Жильбер Сесброн
КРАСНЫЙ ФОНАРИК
Камю перестал жать на педали велосипеда. Последние два часа каждое движение давалось ему с неимоверным трудом. Однако икры, ляжки, живот так неистово сопротивлялись этой пытке, что, когда он положил ей конец, страдания его удвоились. Он надолго застыл в неподвижности, испытывая такие муки, что у него даже вырвался по-детски жалобный крик, — лишь после этого он вновь почувствовал чудесную легкость во всем теле, почти благодать.
Он слез наконец с велосипеда, слегка шатаясь, как моряк, ступивший на твердую землю. Ноги его словно разучились ходить — он мог только вертеться на месте, как белка, запертая в клетке. Он уселся на обочине, бросив рядом свой драгоценный велосипед, покупка которого вконец его разорила; каждое воскресенье он старательно, точно часовщик, прочищал машину, а теперь бросил ее как попало в траву и принялся злобно разглядывать. Он не замечал уже элегантности линий, а видел лишь колючий скелет, скованный холодной жесткостью — орудие пытки, хирургический инструмент…