Дом Павлова
Шрифт:
Двое погибли, двое ранены.
Якименко, весь промокший и вымазанный в грязи, появился в Доме Павлова с печальной вестью. Следом несли раненых товарищей.
Кроме телефониста, Якименко никого в подвале не застал. Так нелепо взорвавшаяся мина демаскировала вытаскивавших пушку, фашисты начали очередной «концерт», и теперь все на огневых точках. Там и Наумов, который привел в дом артиллеристов, и политрук Авагимов, оставшийся тут с вечера, и саперы, и даже санинструктор Чижик — комроты предусмотрительно взял ее с собой,
— Беги шукай Марусю, — напустился Якименко на телефониста. — Беда с тем Чижиком, всегда десь летае…
Обвинение, которое Якименко бросил сгоряча, было явно несправедливо. Если Марусе Ульяновой случалось бывать в Доме Павлова, когда там начиналась заваруха, она не сидела сложа руки в укромном местечке, дожидаясь, пока позовут санинструктора. Ее рыжеватый хохолок мелькал то у одной, то у другой огневой точки. Маруся была у всех на виду, и каждый был уверен, что, когда понадобится, Чижик обязательно окажется рядом.
Едва успели принести раненых, и вот девушка уже хлопочет возле них со своей санитарной сумкой. Тем временем Якименко поспешил на третий этаж, туда, где друзья-бронебойщики недавно оборудовали свою новую огневую позицию.
— Рамазан… Бухарович… Живый? — тревожно окликнул Якименко, вползая в темную комнату.
В минуты сильного возбуждения Якименко изменял своему правилу и вместо подчеркнуто официального обращения «товарищ гвардии сержант» довольствовался кратким «Рамазан» или сокращенным от «Зулбухарович» отчеством. Теперь же он был в крайней тревоге за друга…
Осколки мин залетали сюда через оконные проемы, и пули, посвистывая, шлепались в стены. На полу, у амбразуры, выдолбленной в углу большой комнаты, загроможденной сдвинутыми шкафами, диваном и прочей мебелью, лежал, широко раскинув ноги, Рамазанов. Впившись в темноту, он посылал пулю за пулей туда, где появлялась огненная вспышка пулемета.
— Жив, Григорий, жив! — радостно отозвался Рамазанов, услышав долгожданный голос. — Только бандюгу того никак не зацеплю…
Якименко пополз и, как был в промокшей шинели, улегся рядом и взялся за ружье.
— Ось я його зараз достану, — зло процедил он сквозь зубы и послал во мглу ночи очередной патрон. Хотя ничего не было видно, Якименко все же был уверен, что вражеского пулеметчика он сразил…
Бой продолжался. Встревоженный противник опасался вылазки и теперь вел сильный огонь. Наши, разумеется, не оставались в долгу.
Павлов с ручным пулеметом примостился у амбразуры:
— Огонька им, ребята, побольше, — подбадривал он товарищей, — чтобы не забывали, гады, чья это улица, чей это дом…
Мину за миной посылали из своих «бобиков» люди Алексея Чернушенко. «Сабгайдаки» — бронебойщики Сабгайды — тоже пытались нащупывать цели.
А внизу в дровяничке ненасытно пожирал ленту пулемет Ивана Афанасьева.
— Воды! — коротко бросил лежавший за пулеметом
Иващенко кинулся в угол комнаты к неприкосновенному ведру. Кроме командира отделения Ильи Воронова, теперь здесь оставались только Хаит и Иващенко — первый и второй номера. Остальных пулеметчиков Афанасьев увел через подземный ход поближе к площади, в секреты. Там только трое — Тургунов, Мосияшвили и Шкуратов. А если фашисты вдруг полезут? Что могут сделать эти трое?
Стихло лишь к полуночи. Люди стали собираться в подвал. Здесь можно наконец узнать, чем окончилась перестрелка. Маруся-Чижик склонилась над кроватью, где лежат раненые артиллеристы, — скоро их унесут. Больше раненых не видно. Все, кто входят, вопросительно смотрят на Павлова.
— Ну, ребята, кажись, мы живы остались!.. — устало, не обращаясь ни к кому, говорит Павлов. Он жадно опорожняет наполненную из самовара кружку.
Пока шел бой, самовар остыл.
Почти каждый, кто появляется, первым долгом кидается к самовару. Жаркое было дело!
В стороне маячит сутулая фигура Авагимова. Опираясь на пианино, он что-то с жаром доказывает внимательно слушающему его Афанасьеву.
Наумов кричит в телефонную трубку комбату Жукову:
— Скоро, должно быть, притащат. Осталось метров десять…
Это все о той же пушке. За ней опять пошли.
Во второй рейс отправились пятеро. Сапер еще раз проверил проход в минном поле, и теперь пушку удалось дотащить благополучно.
А уже перед рассветом снова разгорелся бой.
На этот раз противник начал с «горловой разведки» — так здесь называли манеру гитлеровцев перекликаться по утрам. До военторга, где они засели, расстояние небольшое. В тихую погоду, когда нет большой стрельбы, хорошо слышны выкрики на ломаном русском языке:
— Эй, рус, вставай, печку топить надо!
Из Дома Павлова отвечают:
— Уже затопили, скоро получите сталинградские галушки!
«Галушками» фашистов угощали, не скупясь. Их посылали минометы Алексея Чернушенко.
Иногда с вражеской стороны доносился наивный вопрос:
— Рус, сколько вас там?
Им отвечали:
— Полный батальон да еще довесок…
Но голос не унимался:
— Рус, сколько тебе в день хлеба дают?
— На двоих буханку, — следовал ответ.
— Сменяем хлеб на патроны… У вас стрелять нечем…
— Сейчас даром получите!.. — И открывали огонь из всех автоматов.
Иногда в ответ посылали другой «гостинец»: минометы заряжали пачками листовок на немецком языке.
Временами эти разговоры, так сказать, механизировалась: противник выставлял в окне громкоговоритель, из которого неслись уговоры, посулы, угрозы, призывы сдаваться в плен — все вперемешку. «Вы все равно обречены, — уверяли гитлеровцы, — не сегодня, так завтра вас сотрут с лица земли…»