Дом с привидениями (Американские мистические истории)
Шрифт:
Памфлет этот, один из немногих, отсутствующих в Британском музее (самое убедительное свидетельство того, какую редкость он собой представляет), назывался «Прекрасная Идея касательно должного Употребления Бородки» и состоял из нескольких строчек плохоньких стишков под карикатурным изображением короля с короной, прицепленной к козлиной бородке. Вот эти вирши:
Король козлиною бородкой горд:
Всяк видит, что бородка — первый сорт.
Но темечко — короне не подпора:
Мало оно для этого убора.
Не лучше ль — для бородки без урону —
[39]
Являлся ли баром Педдлингтон тем самым изменником, который породил на свет данный пасквиль, не знал никто, в том числе и сам король. Обвинение не было убедительно доказано, равно и Де Герберт, как ни старался, не смог его полностью опровергнуть. Король, привыкший в подобного рода делах блюсти абсолютную справедливость, усмотрел в данном случае повод для сомнения в пользу ответчика и присудил половинную, сравнительно с обычной, кару: имение было конфисковано, но обвиняемый сохранил жизнь и свободу. Семья Де Герберта просила у короны противоположного приговора, то есть пусть лучше им достанется имение, а королю — голова дядюшки, поскольку его, неженатого и бездетного, оплакивать некому. Однако Карл в ту пору был скорее беден, нежели мстителен, и, не прислушавшись к просителям, принял иное решение. Этот случай, вероятно, наряду с другими, позднейшими, причинами, привел к тому, что мода проводить досуг за литературным сочинительством среди представителей высших сословий сошла на нет.
Де Герберта ждала бы голодная смерть, если бы не его старый друг, барон Банглтоп, предложивший ему должность своего личного секретаря, недавно освободившуюся в связи со смертью герцога Алжирского [40], исполнявшего эти обязанности последние десять лет, и в скором времени барон Педдлингтон взял на себя все домашние дела своего друга. Труды, ему доставшиеся, оказались не из легких. Барон был человек гордый и высокомерный, привыкший к роскоши, общение с услужающими отнюдь его не радовало, а необходимость самому прислуживать просто бесила, однако ему достало мужества лицом к лицу встретить выпавшие на его долю невзгоды, тем более что вскоре он убедился: благодаря особому отношению барона Банглтопа к слугам на них можно семикратно отыграться за все свои обиды. Нужда любит общество товарищей по несчастью, особенно в тех случаях, когда избытком несчастья можно великодушно поделиться.
Желая поправить свои дела, барон Педдлингтон назначал всем, кого нанимал на службу в хозяйство Банглтопа, высокое жалованье и в день выплаты, с помощью изобретательной системы штрафов, изымал у них в свою пользу до трех четвертей заработка. Барон Банглтоп об этом, разумеется, знать не мог. Он замечал только, что при Де Герберте домашнее хозяйство стало требовать вдвое больших расходов, чем при смуглом алжирском герцоге; однако, с другой стороны, на всевозможные починки герцог испрашивал ежегодно несколько тысяч фунтов стерлингов, предъявляемый же результат бывал ничтожен, тогда как нынче расходы исчислялись всего-навсего сотнями, с результатом ничуть не меньшим. А посему он зажмуривал глаза (единственная далекая от аристократизма привычка, какую он себе позволял) и помалкивал. Он любил приговаривать, что доходов, им получаемых, хватило бы на содержание не только его самого и всей его родни, но также и Али-бабы с сорока разбойниками.
Если бы барон предвидел, к чему приведет его беспечность в финансовых вопросах, едва ли он вел бы себя подобным образом.
Около десяти лет под управлением Де Герберта дела шли как по маслу, хозяйские денежки продолжали утекать, но вдруг случилась перемена. Однажды утром барон Банглтоп позвонил, чтобы принесли завтрак, но завтрак ему не подали. Исчезла кухарка.
Куда она скрылась и почему, личный секретарь объяснить не мог. Тем не менее он не сомневался, что легко найдет ей замену. Нет сомнений и в том, что барон Банглтоп два часа шумел и бушевал, съел холодный завтрак (случай беспрецедентный) и уехал в Лондон обедать в клубе, пока Педдлингтон не найдет пропавшей кухарке заместительницу, что случилось не далее чем через три дня. Получив известие об успехе своего управляющего, барон к концу недели вернулся в Банглтоп-Холл. Прибыл он в субботу, на ночь глядя, голодный как волк и не слишком благодушно настроенный: пока он жил в столице, король насильственно истребовал у него заем.
— Добро пожаловать в Банглтоп, барон, — проговорил тревожным голосом Де Герберт, когда его наниматель вышел из кареты.
— К черту «добро пожаловать», обед давайте! — несколько бесцеремонно рявкнул барон.
Личный секретарь приметно растерялся.
— Гм! Всенепременно, дражайший барон, будет исполнено, только… собственно… не располагаю ничем, кроме жестянки с омаром и яблок.
— Что, во имя Чосера, это значит? — взревел Банглтоп, большой поклонник отца английской поэзии, ибо пример Чосера[10] убеждает нас в том, что великим человеком можно сделаться и не владея в совершенстве правописанием, каковое положение вещей барона вполне устраивало, поскольку, подобно большинству аристократов, его современников, в орфографии он был не силен. — Вы ведь известили меня, что кухарка у вас есть?
— Известил, барон, но дело в том, что ночью — а точнее, нынешним утром — она ушла.
— Полагаю, еще один случай прощания по-парижски? [41] — Барон фыркнул и злобно топнул ногой.
— В том же роде, только прежде она получила жалованье.
— Жалованье? — вскричал барон. — Жалованье! Да с какой же стати? За какие такие заслуги? За красивые глаза?
— Нет, барон, за работу. За три обеда.
— Отлично, вот вы ей и заплатите из своих дополнительных доходов. Мне она не готовила ничего, и я ей платить не буду. Отчего, по-вашему, она ушла?
— Она сказала…
— Плевать, что она сказала, сэр, — оборвал Банглтоп Де Герберта. — Когда я начну интересоваться кухонными разговорами, я вас об этом извещу. Мне нужно знать ваше мнение: почему она ушла?
— У меня на этот счет нет никакого мнения, — отозвался Де Герберт, преисполняясь достоинства. — Я знаю только, что в четыре часа утра она постучала ко мне в дверь, потребовала жалованье за четыре дня и поклялась, что ни часу больше не останется в этом доме.
— Так почему же вы мне об этом не сообщили, чтобы я не возвращался сюда аж из самого Лондона?
— Вы забываете, барон, — Де Герберт сделал просительный жест, — вы забываете, что добраться до вас я не мог — по причине отсутствия системы телеграфного оповещения. Я беден, сэр, но я такой же барон, как и вы, и возьму на себя смелость сказать прямо здесь, под самой вашей бородкой, если бы таковая у вас имелась, что человек, требующий телеграфных депеш, когда их еще не существует на свете, несколько торопит события.
— Простите мою торопливость, Педдлингтон, дружище, — смягчился барон. — Вы более чем правы. Я сказал, не подумав, но клянусь всеми моими предками Банглтопами, я голоден, как целая стая волков, и единственное, от чего меня с души воротит, это омар и яблоки. Не могли бы вы раздобыть хлеба, сыра и холодного шпигованного филея? На худой конец, давайте отдельно филей и отдельно шпик.
Услышав шутку, барон Педдлингтон рассмеялся, и конфликт был улажен. Тем не менее хозяин Банглтопа отправился в постель с пустым желудком, и наутро, за завтраком, его тоже ждало разочарование.
Дворецкий не владел поварским ремеслом, кучер однажды уже пробовал сварить яйца, которые никому не удалось разбить, не говоря уже о том, чтобы съесть, у горничной был выходной, а больше никто в доме готовить не умел. В голову барона Банглтопа закралась мысль, что за отсутствием умельцев он и сам мог бы управиться с вертелом или рашпером, но, разумеется, это было несовместимо с его высоким положением.