Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
— Дай мне огненные палочки, Адвеста.
Колька, ухмыляясь, достал спички. Наблюдающий Небо подошел к факелам, зажег штук шесть от одной спички и вернулся на свое место — по поляне прокатился хохот, восторженные крики, и церемониал сам собой кончился.
Колька второй раз в жизни спускался к Наране. Двадцать три человека, шедшие рядом с ним, давно потеряли счет часам, проведенным у Ушей Памяти. Колька был розовощек и рыжебород, они — густокоричневые. Он принадлежал к машинной, они же — к биологической цивилизации. Наконец, он попросту был чужаком, пришельцем, чего в других условиях уже хватило бы для недоброжелательства. А здесь его допустили к самому торжественному ритуалу — рождению новой Памяти — и не просто допустили, а с почетной привилегией. Толпа осталась наверху. В подземелье могли находиться лишь дежурные Хранители и двадцать четыре участника церемонии. Какое непонятное противоречие! Они боялись неожиданных мыслей и совершенно хладнокровно относились к неожиданным событиям. Ведь сам Колька чувствовал себя неудобно, когда стоял этакой белой вороной среди темнокожих Хранителей! Но сейчас, он надеялся, многое станет понятным. Кончился туннель, в оранжевом свете открылось безлюдное подземелье Памяти, и Ахука прошептал:
— Отойди на три–четыре дюжины Ушей и спрашивай…
— Один не пойду…
Ахука кивнул понимающе. Пошли вместе. Остальные стояли у желоба и смотрели, как за Немым Ухом возятся дежурные.
…Чудн выглядело пустое подземелье Великой Памяти. Свет казался пригашенным, шаровые звенья Нараны были безмолвны и не ели — кисель в желобе затянулся радужной пленкой. «Надо придерживать, придерживать!» — громко сказал кто–то из Хранителей. Колька вздрогнул.
Тишина. Шаги отдаются под низким сводом. На полу, напротив Ушей — вылосненные пятна, где обычно сидят люди. Здесь? Ахука кивнул. Сел поодаль, как в прошлый раз. Колька решительно набрал воздуху в грудь и пропел формулу обращения к Наране. Она ответила формулой внимания. Ухо чуть заметно шевельнулось, отвечая, и свет стал ярче.
— Пришел спросить… — неуверенно выпевал Колька, — спросить… Что Нарана предвидит… о будущем Равновесия.
«Не бойся. Мыслящее животное — что страшного…» Он, в общем–то, и не боялся, старался все заметить. Вот шевельнулся низ шара, и в желобе зашелестел кисель. «Здорово! Мышление заменяет ей действие, начала думать и начала есть».
Нарана ответила незнакомым звукосочетанием.
— Не понял я тебя…
— Ты будешь видеть, — пропело Ухо. — Закрой глаза. Освободи мышцы. Освободи. Голову опусти, освободи мышцы. Пальцы разогни. Дыши спокойно.
Он увидел. Как бы внутри его глаз побежали маленькие цветные фигурки, куколки. Он попробовал разглядеть их — они замедлили движение и приблизились. Малоголовые! Он узнал среди них вчерашнюю пару.
— Ты будешь видеть, — пропело извне. — Будешь видеть мое знание и свое знание как общее…
Малоголовые работали, вскрикивали, когда острые брызги кремня вонзались в кожу. Отбрасывали каменный желвак и находили его, будто он новый, не тот, что ранит кожу. Дымил крошечный костерок. Вчерашняя женщина сидела у огня и прижимала к груди крошечного детеныша, голого и безволосого…
— Как ты делаешь это? — спросил Колька.
Изображение подрагивало, плавая под закрытыми веками, и вдруг свернулось в радужный комок и ушло в сторону.
— Освободи мышцы. Опусти голову. Смотри. Это — прошлое.
— Спрашивал я о будущем, Великая…
— Кто же думает о будущем, не поняв прошлого? — насмешливо спросил голос извне. — Смотри!
Цветной комок вплыл под веки. Развернулся. Теперь Колька был не зрителем, а невидимым участником действия, соглядатаем. Он проходил по закоулкам пещер и по охотничьим тропинкам. Он видел, как малоголовые охотятся, убивают, вскапывают коренья, умирают, делают орудия, любятся, родят детенышей, умирают, убивают, выскабливают шкуры, выкусывают насекомых друг у друга, сражаются, умирают. Они жили так недолго и умирали так часто, что Колька устал смотреть на это. И они совсем не изменяли ничего. У них остановившееся время, как у акул, думал Колька. У акул, которые не изменились за триста миллионов лет, лишь стали помельче. Он положил рядом два каменных рубила, разделенных неимоверно длительным временем, и увидел, что они одинаковы. Пожалуй, позднее было грубее раннего, оно воспроизводило предшественника условно, с худшей отделкой.
Голос извне молчал. Колька сам понял, что эти малоголовые относятся к тупиковой, неразвивающейся ветви. Тогда он пошел искать другую ветвь и нашел. Эти малоголовые тоже охотились, искали насекомых и умирали столь же часто, но рядом с их пещерами или древесными хижинами всегда были животные. Буйволы, козы, собаки. Они приносили своих детенышей рядом с малоголовыми самками, и к этим детенышам нельзя было относиться так же, как к каменным топорам или рубилам. Животные всегда были разными, они рождались разными и непрерывно изменялись, потому что бодливый теленок первым шел в пищу, а чересчур свирепого пса убивали без колебаний.
Эти малоголовые поначалу боялись новшеств ничуть не меньше, чем те, бесперспективные. Кто–то и когда–то завел обычай, приручив первого буйвола и первую собаку. Обычай сохранился неизменным. Обрастал бессмысленными ритуалами. Но живые орудия нельзя было воспроизвести с такой же точностью, как каменные. Они всегда получались разными — телята, козлята, щенки. Они все больше отличались от диких, от первоначального образца, только их хозяева не замечали этого.
— Вот дело, — проговорил Колька. — Почему–то одни замечали самое ничтожное отклонение в форме рубила, а вторые ничего не замечали в животных?
Он опять услышал, как усмехнулась Нарана, и там, вовне, покраснел. Он был разделен. Один стоял, невидимый, рядом с малоголовым скотоводом и внимательно наблюдал за его действиями: скотовод приседал и приплясывал, описывая кольца и восьмерки вокруг буйволицы с новорожденным теленком. Второй Николай Карпов чувствовал себя сидящим перед Ухом Памяти. И ему объясняла Память, что каменные орудия воспроизводимы, так как за короткую свою жизнь малоголовый успевал сделать не одно орудие и научить этому следующее поколение. Нужен месяц, чтобы сделать топор, и два года, чтобы вырастить буйвола. Кроме того, рубило, топор или скребок, будучи изготовленными, дальше почти не изменяются. Но главное то, что орудия имеют немного отличительных, легко запоминающихся признаков, а животные имеют тысячи разных черт, и уследить за всеми невозможно. Малоголовые занимались искусственным отбором, воображая, что препятствуют любым изменениям…
— Хорошо, — сказал Колька. — От скотоводов произошли раджаны, но мы, «железные люди», произошли от «каменных людей»? Почему же мы стали Головастыми? Ведь наши предки сопротивлялись, как ты говоришь, всем новшествам — они должны были остаться малоголовыми…
Он вовсе этого и не говорил. Он молчал и думал. Нарана тоже молчала — изображения погасли. Было хорошо — сидеть, молчать и знать, что она слышит его мысли. Тяжело дышал Ахука, от Немого Уха доносился неясный шум — возня, повизгивание животных, отрывистые слова: «Пищу… больше… крысу в этот мешок…»
— Будущему не изменить прошлого, — сказала Нарана.
Колька, словно разбуженный, вскрикнул: «Что, что?»
— Будущее раджанов — ваше прошлое, — сказала Нарана. — Поэтому вы отличаетесь от раджанов лишь цветом кожи.
Он уже знал: Великая Память права; давно знал, ему казалось — миллион лет. Было удивительно, что он раньше не осмеливался обдумать все это и понять: наша цивилизация возникла на останках такой вот, биологической цивилизации. На ее костях. Они обречены, и он помочь не в состоянии — станочками, ружьями, теоретической механикой… Будущему не изменить прошлого.