Дом скитальцев (сборник)
Шрифт:
…Еще шаги. Что–то тяжело ударилось о землю. Потом голоса. Опять Киселев — Угол третий! Он говорил где–то поблизости…
Пусть. Меня это не касается. Слышать не хочу их разговоров. Я один, мне еще четырнадцати нет, сопротивлялся я. И вдруг над лесопарком затрещал самолетный мотор. Звук приблизился, стал очень сильным, загрохотал и умчался.
— Зашевелились…
Это сказал плотный человек, седой, важный. В Тугарине я его никогда не видел. Он восседал на плите корабля, подтянув на коленях дорогие серые брюки, а пиджак держал на руке. Рядом примостился Федя–гитарист. Вертя головой — шнур бластера, видимо, резал ему шею, — он проговорил:
— Еще девяносто пять минут. Придется драться, Линия восемнадцать?
Седой неторопливо ответил:
— Потребует служба — будем принимать меры. Решим вопрос. — Он выпятил губы и искоса взглянул на Киселева. — Самочувствие–то как, Угол первый?
Я подумал, что Линия — большой начальник у Десантников и путает их имена. Наш завуч, например, старается каждого ученика звать по имени и всегда путает. Но Киселев не поправил седого. Пожал плечами и стал отряхивать песок с брюк и рубашки.
— Да–а, начудил Угол третий, начудил… — сказал седой.
— Отличный, проверенный Десантник, — вступился Киселев. — Это обстановка. Абсолютно!
— Мне адвокатов не надо, Угол первый, — сказал седой. — Утечка информации, — он загнул толстый палец, — утрата оружия да еще история с Портновым. Мало? О–хо–хо… За меньшее Десантников посылают в распылитель!
Я даже заморгал. Утечка информации — понятно, Анна Егоровна доехала до района. Вот почему самолеты летают, у–ру–ру! Оружие — тоже понятно. Это бластер, который мы увезли из подвала и который сейчас лежит у самого входа в «зону». Какая–то «история с Портновым» меня не интересовала. А вот почему Киселев сменил номер?..
Я еще посмотрел, как он счищает песок с левого бока, и чуть не захихикал. «Вот что ударилось о землю, пока я лежал. Киселев падал, когда в нем сменяли Мыслящего… А–а, зашевелились–то вы, гады! Угла третьего сменили. Начудил, говорите?»
— Ты не паникуй, — говорил седой. — Пока мы на высоте, на высоте… И Угол третий не одни ошибки допускал. Скажем, для меня подобрал подходящее тело — вполне осведомленный экземпляр.
— Угол третий — проверенный Десантник, — снова сказал Киселев. — Внимание, блюдца!
Они вытянули шеи, прислушиваясь. Кивнули друг другу и отбежали на несколько шагов, едва не наступив на меня. Я упрямо лежал.
Корабль громко зажужжал и приподнялся над песком. Я увидел круглый след плиты на песке. Он быстро светлел — песок впитывал воду, выжатую весом корабля на поверхность. Та–ших–х!.. Округлое, плоское, радужнее тело вырвалось из–под плиты и унеслось в зенит. Наверху громко хлопнуло, мелькнул клочок голубого неба, и пелена, одевающая зону, опять закрылась. А корабль уже стоял на месте. Через две–три секунды все повторилось: корабль приподнимается, вылетает радужная штука, корабль опускается. Когда унеслась с шипением третья штука, Киселев закрыл глаза и прислушался. Доложил:
— Расчетчик еще думает, Линия восемнадцать.
Тот важно ответил:
— Добро! Пока с этим побеседуем, м–да… — и показал на меня.
— Мальчик, встань! — приказал Киселев.
— Ну, чего? — проворчал я и уселся, поджав ноги.
Они вдвоем сидели на опоре корабля, а я — на кочке, в пяти–шести шагах от них.
Седой заговорил наставительно:
— Расчетчик обдумал твою судьбу. Решил тебя помиловать, м–да… Будешь находиться здесь. Чуть не то — сожжем. Понял?
Я промолчал. Седой грузно наклонился ко мне:
— Вот что, Алексей. Где ты бросил оружие? Ты не притворяйся, дельце нехитрое! Будешь запираться — подсадим к тебе Десантника. И он за тебя все и скажет, так уж лучше ты сам, оправдывай оказанное доверие.
— А я не просился к вам в доверенные…
Почему–то они остались очень довольны моим ответом. Загоготали. Киселев сказал одобрительно насчет моей психики. И опять мелькнуло слово «комонс», которое я уже слышал, пока лежал во мху. Гитарист сказал, что вроде не комонс, а кто–то другой. Я тоже попытался улыбнуться. Лихо сплюнул на песок, будто очень польщен их разговором, только не хочу показывать вида. А на деле я внезапно понял, что они могли подсадить в меня «копию» насовсем. Раньше я об этом не думал. Не верил. Ну, вы знаете, как не веришь, что помрешь, хотя все люди умирают…
Я опять сплюнул и ровно в ту секунду, когда было нужно, сказал:
— Оружие ваше я потерял здесь, неподалеку.
Мне ответил седой:
— М–да. Девятиугольник видел, как ты с ним бегал. Где точно?
— Не заметил. — Я пожал плечами. — Набегался я здесь, знаете. Должно быть, рядом, у прохода.
— И это знаем…
— Зачем же спрашиваете, если знаете?
Они еще раз переглянулись. Поверили, что я говорю правду.
Я в самом деле только малость соврал. Я помнил куст, под которым остался лежать бластер в коричневом чехле для чертежей. У самого прохода. Как его не нашли, если уж взялись искать?
Самолет прогудел еще раз. Теперь он прошел несколько в стороне. Эти двое ухом не повели, будто так и надо. Седой пробормотал: «Расчетчик» — и прикрыл глаза. Потом Киселев приподнял его и отвел от корабля. При этом на руке седого блеснули часы. Я разглядел стрелки — без двадцати семь. Прошло минут пятнадцать с начала нашего разговора. То есть оставалось восемьдесят минут до момента, в который им «придется драться».
Я сделал бессмысленное лицо и спросил:
— Федор, а Федор… Что будет в восемь часов?
— Цыть! Схлопочешь ты у меня конфетку…
Седой открыл глаза и скомандовал:
— Еще один вертолет садится у совхоза! А ну, видеосвязь!
Полковник Ганин
Федор подбежал к кораблю, взмахнул рукой, и в зеленой тусклой поверхности, в метре от земли, открылся круглый люк. Бесшумно, как большой круглый глаз с круглым коричневым зрачком, только зрачка этого сначала не было, а потом он выплыл из темноты и, покачиваясь, остановился посреди «глаза». Я попятился, споткнулся о кочку, а Десантники, наоборот, придвинулись к кораблю и наклонились, всматриваясь.