Дом слепых

Ахмедова Марина

Тихая земля, отвыкшая от автомобилей, тряслась. Сладость душила. Отрыжка подкатила к горлу. Люда сглотнула. Ее юбка задралась. Одно колено упиралось во что-то войлочно-мягкое, в другое – впивалась железяка.

Когда шум приблизился, стало понятно – едет тяжело груженная машина. Иса осторожно высунул голову и сразу дернулся назад.

– Труповозка…

– Что?

– Машина, вроде самосвала, собирает по городу трупы. Подождем, пока проедет. Лучше не высовываться, могут пристрелить.

Машина прогромыхала мимо

будки. Когда рев мотора замер вдали, Иса поднялся, поправил лямки рюкзака на плечах.

Люда приподняла колено. На нем белым трафаретом отпечаталась пятиконечная звезда. Посмотрела вниз и завопила – в землю была вдавлена пряжка солдатского ремня. Люда откинулась назад, не успев вскочить на ноги, и опрокинулась на спину.

– Не кричи. – Иса подал ей руку.

– Батюшки, да что ж это делается… – причитала она, поднимаясь и поправляя юбку.

– Тут трупов много, на каждом шагу они попадаются. Весь город в трупах. Вышел человек за водой, его снайпер подстрелил или под обстрел попал. В этой части города всегда к вечеру начинается перестрелка. Нам надо спешить. Еще один квартал пройдем, и все.

– Может, не пойдем? – обреченно спросила Люда.

– Не могу, – ответил Иса, – у меня очень важное дело.

Люда наклонилась над солдатской шинелью, покрытой мелкими комками засохшей грязи. Из земли выглядывали серые кончики пальцев и золотая пряжка ремня. Вонь выворачивала нутро. Но это был чей-то сын. Двадцать лет назад – чей-то букетик ромашек, восемнадцать – чей-то сверток, перевязанный голубым бантом. Где-то его ждали. А он лежал тут и вонял. Просто солдат. Просто безымянный. Просто безлицый. Труп. Впервые в жизни Люда поблагодарила Бога за то, что тот не дал ей детей.

– Бэтээром по нему проехали, – сказал Иса.

– Зачем?

– Не заметили, наверное, – жизнерадостно отозвался тот, словно говорил о раздавленном яблоке. – Пошли-пошли, – позвал он и зашагал вперед.

Обернувшись, Люда перекрестила труп.

Колено чесалось.

Приподняла юбку – звезда сходила. Подтянула носок. Двадцать третье февраля – постепенно эта дата начинала приобретать значение.

Они дошли до обкусанного здания, обошли его сзади. Из одноэтажного кирпичного строения напротив курился дымок. Над входом висела уцелевшая вывеска «Продукты».

– Там уже ничего не осталось, все унесли, – махнул рукой Иса.

«Да кто ты такой есть?» – подумала Люда.

Нет, нормальный человек не пойдет в такое время на кладбище отмечать День защитника Отечества, думала про себя она. А этот, кажется, все знает. На все у него есть ответ. Ты ему – да, он тебе – два. А что у него в рюкзаке? А по какому такому важному делу он направляется? Куда ведет ее? Что ей делать – повернуть назад или продолжать идти за ним?

– Куда мы идем, Иса? – спросила осипшим голосом.

– Скоро придем, и ты сама все увидишь. Пошли…

Он развязал уши шапки,

и они грустно болтались по бокам. Теперь он почти бежал, и ей приходилось спешить за ним.

Небольшой рост, худоба, мелкие черты, короткие быстрые шажки – оглядывала его Люда с головы до ног. До ног… Ее собственные – на два размера больше. Откуда он взялся? Она его раньше не видела, а в небольших городах с каждым встречаешься хоть раз.

– Говоришь, здесь родился… А где?

– А где все рождаются? – повернулся к ней Иса. – В первом городском роддоме.

Несколько десятков метров они прошли молча. Пейзаж не менялся – разрушенные или покинутые дома, груды мусора, вывороченные с корнем деревья.

– Почему ты не уехала из города? – спросил он.

– Мы думали, нас эвакуируют. Обещали прислать автобус. Мы ждали, но никто не приехал.

– Почему?

– Не знаю, – отмахнулась она от вопроса. – Может быть, поняли, что места для нас не найдется. Где бы нас правительство поселило? Нас, вон, тысячи по всему городу. Где взять столько домов и квартир?

– Во время Великой Отечественной людей эвакуировали эшелонами, – Иса остановился, но снова пошел. – Тогда для всех нашлось место – для сотен тысяч людей. Никто не остался без крова. Тогда все было по-другому. Мы живем в большой стране, но кто-то решил, что нам в ней нет места… Когда закончится война, на входе в город нужно поставить огромный черный обелиск, такой, чтобы со всех сторон был виден, чтобы до небес доставал. Памятник всем погибшим – и мирным жителям, и солдатам, всем-всем-всем… Чтобы все приходящие в город издалека видели его и каялись.

– В чем?

– В том, что спокойно жили в своих городах, пока мы умирали, – серьезно и звонко проговорил Иса, – в равнодушии. И пусть памятник этот стоит, черный, как вороны, которые нас ели. Черный, как наше горе. А люди пусть каются. Всю жизнь пусть каются, – он попружинил на носках, утрамбовывая свои слова.

Слова Исы звучали так же выспренно, как и зеленые слова на бетонном заборе, но Люда не могла с ними не согласится.

В воображении вырос огромный лакированный шпиль. Горе – не черное. Горе – зеленого цвета. Как та надпись на заборе.

– Война меняет восприятие цвета, – сказала она, и Иса удивленно посмотрел на нее.

Там, где сейчас лежат, догнивая, трупы, по весне взойдет пышная зеленая трава. Земля, оплодотворенная человеческим удобрением, покроется богатым зеленым ковром. Ей представились островки горькой полыни по всему городу, хотя полынь в городах не растет. Но город начал превращаться в пустырь. Островки сольются в один сплошной ковер, и он оденет землю в новый цвет траура – в зеленый. Зеленый – цвет конца жизни. Ужасного конца, который лучше, чем ужас без конца… И каждый входящий в этот город будет издалека видеть его – зеленый – цвет запустения, горя и смерти.