Дом слепых
Шрифт:
– Если бы было все необходимое – еда, свежий воздух и горячий душ, то… нет, я бы не захотела. Только дурак покинет рай ради ада. Больше не рассказывай нам сказок, Уайз. Нам не нужны плохие концы, плохих концов нам хватает.
– Конца нет, – негромко сказала Марина, обычно не принимавшая участия в спорах.
Слепые обернулись на нее.
– Помните старого Али? Как он ходил вокруг дома?
– У него был рак… – отозвался Нуник, он хорошо помнил старого Али. – Наверное, от боли сошел с ума… Никогда я не понимал, зачем он постоянно ходит кругами.
– А я поняла. –
– Ты постоянно вспоминаешь старого Али. Дался он тебе… – буркнула Люда.
– Старый Али говорил, что конца нет. Для Эния наступил не конец. Мы не знаем, куда он отправился после смерти.
– Ты забыла, что сказал Великий Раб – после смерти нет ни рая, ни ада… – напомнила Люда.
– Но есть что-то другое – то, чего нам при жизни знать не дано, – ответила Марина. – Не скрыто от нас лишь одно – конца нет.
Дом качнулся, словно и он желал принять участие в разговоре. Люди примолкли, напуганные внезапностью. По подвалу пронесся стон – такой широкий, что было невозможно определить, где его источник.
– А вот и конец, – вздохнул Нуник.
Дом снова качнулся, со скрипом подбрасывая людей. Шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах отсюда. Рассказ подходил к концу.
Если рассказ хорош, то в нем обязательно наступает момент, когда герои начинают жить своей жизнью. Наступает он, когда рассказчик, веря в свой талант, вдруг произносит фразу: «Мои герои начали жить своей жизнью…» Произнеся это, он берет многозначительную паузу… Да, если хотите, это – намек на свою исключительность. Да, если хотите, все написанное было ниспослано ему свыше или принесено потусторонней музой. Рассказчик запихивает своих героев в большую коробку и начинает ее трясти, чтобы герои растормошились, проснулись, начали сопротивляться и жить, наконец, своей жизнью, а он будет всего лишь записывать. Жестоко по отношению к героям… Но талантливо и оригинально. Рассказчик не знает одной простой истины – в том, что герои начинают жить своей жизнью, нет таланта, одна лишь закономерность… И Валентина, и Нуник, и Пахрудин, да и другие обитатели дома слепых показывали бы рассказчику представления, даже если бы он не тряс коробку, если бы он просто опустил ее на землю, оставил в покое и наблюдал за происходящим в ней сверху. Наблюдал и записывал.
Итак, шарахнуло близко – видимо, снаряд приземлился в нескольких метрах от дома. Дом тряхнуло.
– О Аллах, что ты с нами делаешь?! – обратилась к рассказчику Фатима.
Развернув молитвенный коврик, она рухнула на колени.
– Бисмилляхи рахмани рахим… – начала она на языке ей самой не понятном, а оттого не понятном и ему.
Пахрудин нырнул вниз, ухватился двумя руками за ящик-радио, поставил
– Недолет, – сообщил ящик. – Беру левей…
Чернуха завыла на трескучий голос.
Такой встряски дом еще не знал. С потолка посыпалась пыль. Люда чихнула, и дом толкнуло еще раз – как будто от ее чиха.
– Перелет, – отчитался ящик.
Люда приросла к кровати: целью был выбран их дом. Поняли ли это остальные?
Она сложила руки, пыталась молиться. Перед глазами встал Иса, и мысленно она попросила его: «Пожелай мне хорошего…»
Ящик умолк. Дом гудел. Пыль заволокла все туманом, в нем люди казались тенями.
Снова стон – глубокий и широкий.
– Я умираю, дочка, – сказала Дуся.
Люда могла лишь удивляться силе ее стонов. Нехотя она заговорила:
– Дуся, нашла время умирать! Не выдумывай! Пахнет грозой. Скоро пойдет дождь. Вот напьешься, и тебе полегчает…
Не вышло. Не было сил. Люда не справилась с обычной ролью – утешать шуткой.
– Напьешься, и полегчает… – повторила следом за ней Роза.
Да, пахло грозой. Появился ветер и принес с собой обещание дождя. Возможно, небо уже сейчас раздирал гром. Но в близком и отдаленном свисте снарядов его было не разобрать. Они смешались и спутались, и было непонятно, что ближе – свист или гром. Скоро гроза.
– Я уйду вместе с дождем, – сказала Дуся.
Воздух тяжелел – его распирало от пыли или чего-то другого. У Люды набухло сердце. Запахло пудрой.
– Мама… – позвала Люда так тихо, чтобы ее никто не услышал.
– Мама… – застонала Роза.
– Я тебя не вижу, – прошелестела Люда.
– Мне бы хоть разочек увидеть тебя, Розочка… Хоть разочек перед смертью… – прошептала Дуся.
Роза шумно потянула носом и тут же закашлялась.
Воздух расперло. Впервые за долгие дни в подвале сделалось неуютно. Люда ощущала его, как чужое негостеприимное пространство. Подвал выталкивал их из себя.
– Чувствую! – крикнул Уайз, и Люда на него обозлилась:
– Ишь ты, выискался чувствительный. Только мертвый теперь не почувствует.
Фатима бубнила свои молитвы. Но если конец придуман, никакими молитвами его не изменишь. Его осталось только записать. Как скоро он придет, зависит лишь от скорописи рассказчика.
Ящик захаркал – и он подавился пылью.
В Люде уже не хватало места для свиста, стонов Дуси, монотонных молитвопений Фатимы, всхлипываний Розы, биения собственного сердца, предчувствия грозы.
Скоро гроза.
Дом сделал рывок. Хотел ли он оторваться от земли и улететь на другую планету?
– Недолет! – недовольно сообщил ящик.
Люда закрыла глаза.
– Я уйду с дождем, – повторила Дуся.
Крик, который раздался в подвале, едва до него дошли первые аккорды дождя, казалось, пришел из самых недр земли – так могло кричать лишь нечеловеческое существо женского пола, у которого одним движением руки выдрали из живота матку.
Незрячие не шелохнулись – пыль еще до конца не осела, и в ее припудренном тумане незрячими стали все.