Мой старик в запое, ругаю, кричит: «Не тронь,у меня столько поводов, сколько на свете войн!»Заряжает кассетник и слушает про огоньбатареи батяни-комбата.Допивает водку, шлифует моим мускатом,ближе к вечеру тащится в гастроном,Возвращается скоро, гремит трёхэтажным матом:продавщица, курва, затронула честь солдата,назвала старпёром и алкашом!Говорю: «Забудь, я налью тебе выпить и ляжешь спать».Верещит: «Отставить! Я кончался в Афгане за эту лядь!»Бреет щёки, утюжит брюки, велит податьордена, медали, парадный китель.Я смотрю с балкона, как он отправляется воеватьс гнусным миром, который его обидел.Мой старик упёртый, покажет торговой гниде!Прав батяня-комбат, нам некуда отступать.
Грустное-девочкино
Мама в Италии пишет этюды.Деда её называет «иуда»,Бабушка хмурится, кличет «кукушкой»,Быть мне велит послушнойИ не выдумывать глупые сказки.Мама грустит на открытой терраске,Рядом с мольбертом в тени винограда.Лето в Италии, здесь – снегопады,Толстые льды, на дорогах заносы.Как объяснить недоверчивым взрослым —Мама ко мне не сумеет пробиться:Птица кукушка – пугливая птица.Мама в Италии пишет картину:Пятиэтажка, подъезд, две машины,Мёрзлые голые тополя,Девочка в шубке… наверное, я.
«Знаю, однажды я стану мудрее…»
Знаю, однажды я стану мудрее,всё принимая на слабые плечи.Это пока я всё так же болею —жизнь просто учит и просто увечит.Вот я бегу, разбивая коленио перекладины лестничных клеток,чтобы стерпеть все закрытые двери,грязные простыни, горечь таблеток.Счастье потом, а пока, как умею,не умираю, а просто взрослею.
«Иосиф Виссарионович мог бы пожить как тёзка…»
Иосиф Виссарионович мог бы пожить как тёзка,но не хорош: щёки не била оспа,взгляд не янтарно-карий,а театральный френчморщится на спине, опадает с плечтощими беззащитными рукавами.Иосиф Виссарионович мог бы завлечьмассы на баррикады, вручить им знамя,стать голытьбе не нахлебником, а товарищем,быть всенародным пугалом, тараканищем,слыть покровителем льдистых безбровых блонди —нок,вызвать колбасника Гюдлера на поединоки одолеть.Мог бы в полсилы, хотя бы на треть.Нозлую подагру баюкая в утлой ванне,плачет: «Иосиф, зачем не родился Ваней,или Алёшей, но только не так, не так —сам себе враг».И ничего не сумел, хоть родители подвиги прочилисыну: Иосифу Виссарионовичу Колокольчикову.
Хохотать
Между голых монархов ты в красном цыганском платье,За вуалью ухмылка – обвисли зады у знати.Дерзких видят насквозь, даром каждый второй близорук,Они радыЗалётным бастардам,Это бык тебе, это – круг.Раз явилась к великим, станцуй на песке манежа,Юбка станет мулетой, рискни, они любят свежих;К чёрту терцию пик, бандерилий, начнут с финала,Им не жалкоТебя, зубоскалка,Им тебя мало.Бык угрюм, чёрен мастью, совсем не охоч до крови,Гладишь жесткую шерсть: страшный зверь, а глаза коровьи.На трибунах колышется студнем монаршая стать,Бык и тыНаклонили лбы,И давай хохотать,Хохотать,Хохотать!
«Царица пустынь…»
Царица пустынь,Раскалённого ада,Казалось – удача,Казалось – награда,Казалось – лекарство от тысячи хворей.Любимая женщина – горькое горе.
«Критик умыт и причёсан…»
Критик умыт и причёсан,Критик не шмыгает носом,Критик садится за стол,Ногами упёршись в пол,Он открывает рот —Кладёт в него заводной бутерброд(лучше бы заводной апельсин,но тот был одини давно уж проглочен),Критик жуётРифмы, катрены, созвучья,Сплёвывает в кулак косточки многоточий.Потом вытирает губы,Надевает ушанку и волчью шубу,Достаёт из шкапа любимую трость:Дуб, серебро, слоновая кость,И как тать крадётся по спящим дворам —Рубит головы авторским снеговикам,Ломает носы снежным бабам,Потому что пресно, бездарно, слабо!А после, в студёных потёмках,Сгребает снег и лепит котёнкаМаленького, трёхлапого,Полосатого.Но руки его горячи, и котёнок тает,И мой инквизитор, мой господин,Снова один.Он один.И рыдает.
«И только голос твой остался прежним…»
И только голос твой остался прежним,И память душит, и минуты вспять,Так пробивается сквозь лёд подснежник —там солнце, значит, надо прорастать.Так всё, что мучило, становится неважными неуклонно падает в цене.А голос твой, он был всегда и в каждом,кто знал меня и помнил обо мне.К.В.
Белый бег по чёрному полю
Уважаемые знатоки хмурятся,не хотят смотреть:а если там смерть?а если там голоса пилотов,сбивчивый хриплый шёпот?или сыплется крошевоснежных помехи по нему, как птичьи следы, —СОС?или женщина, обязательно женщина,где-то в хвостезадаёт вопросв сотый, наверное, раз:мы упадём?Знатоки молчат, скорбные в чёрных фраках,в чёрной комнате, глядя на чёрный ящик —он настоящий, Господи, настоящий,что в нём?Капитан поднимает рукуи, не касаясь крышки,раскручивает юлу,оставляя «Ту»самому себе.Знатоки теряют очки,самописцы пишут,пассажирам снится лошадка.Белая заводная лошадкавыходит на новый круг,самолёт выпускает шассипод мерный стук её ноги скользит по глянцевой полосегладко.Знатоки потирают виски,просят вискии берут музыкальную паузу.
Воинам Лизы Алерт
Это игра в потеряшки, в «пора – не пора»,Сводки диктуют набор не особых примет:Среднего роста, курнос, по сезону одет,