Дом толерантности (сборник)
Шрифт:
– А если бы я раньше его сдох, то на моей могиле он бы месяц выл страшно, громко, тоскливо…
Эти последние горькие слова Иван Никодимыч, задыхающийся, обессиленный болью, сказал уже в отъезжающей машине, в дороге, уходящей в городскую темноту.
За мутным окном Николай Степанович разглядел очертания далекой деревушки. Вспомнил недавние слова Маши. Она бредила поездкой к деду Матвею… Сейчас и ему захотелось освободиться от жизни в каменном доме, уехать навсегда в далекую тихую деревню, к желанному покою.
…Память об убитой
Следом за бульдозером в парке появился автобус с полицейскими. Из него первой к протестующим людям вышла знакомая чиновница. Николай Степанович узнал ее по энергичному лицу, движениям, жестам, и, конечно же, по свободно льющейся речи.
– Писатели нашлись на мою голову, – гремел ее залихватский голос, выманивающий из автобуса полицейских со щитами и дубинками. – Я вам тысячу раз говорила, не надо строчить кляузы в газеты, у нас принято законное решение – здесь будет стоять торговая лавка.
В ее руке была зажата бумага. Когда грозная говорливая чиновница потрясла ею над головой, из автобуса вышел невозмутимый Анзор. Его нервная фигура замыкала группу вооруженных молодцев. Увидев Николая Степановича и Машу, стоящих перед гудящей техникой, он подошел к ним.
– У нас на Кавказе говорят: «Один в поле воин…», – его лицо расплылось в наглой улыбке.
– А я слышала, что у вас один в поле нахал, – парировала Маша. – Для тебя же я эту пословицу переиначу так: «Один в поле – арбуз!».
– Мне дали разрешение на строительство. Я вам его показывал. Все законно. Уйдите, пожалуйста, не мешайте мне строить.
Отец долго не вступал с ним в разговор. И лишь когда полиция выстроилась в шеренгу, изготавливаясь к движению на протестующих, когда черноглазый, в нахлобученной фуражке, с короткими усами парень схватил за рукав Анзора, он решил обратиться к нему.
– Молодой человек, можно вас попросить сделать одно одолжение… Небольшую уступку.
– Конечно, можно, отец, – гордо заявил Анзор. – Говорите. Что для вас сделать?
– Можно не все березы уничтожать?..
Усатый парень потащил приятеля в сторону. Он тоже был кавказец по обличью и акценту. Не дав Анзору ответить, он решительно, с горячностью возразил:
– Нет. Будем весь парк рубить.
– Нет, не будем весь рубить, – возразил Анзор. – Мне нужна лишь площадка под стройку. Часть деревьев спилю, маленькую часть детской площадки сокращу… Все останутся довольны, всех все устроит. Вот увидите. Мы будем дружить.
Приятель насупился, но промолчал, не стал перечить, выкручиваться, подчеркивая тем самым, что не он хозяин положения. А обрадованный начавшемуся разговору Анзор миролюбиво продолжил:
– Я хочу со всеми мирно жить, дружить… Я буду вам помогать.
– Мне помогать не надо, спасибо, – Николай Степанович потряс указательным пальцем. – Вы лучше сделайте доброе дело: не рубите все березы подряд.
– Я так и хочу.
– И если можно, я вас очень попрошу, не губите вон ту рябину…
– Она бабушки нашей, – подала жалостливый голос Маша.
– Да пусть растет ваша рябина, – одобрительно сказал Анзор, прибодрившись от возможности угодить понравившейся ему девушке. – Она и не мешает стройке.
Николай Степанович хотел попросить не выкорчевывать еще и березу соседа-танкиста, но вспомнил, что она росла на другом конце парка.
Полицейские, не встретив сопротивления жильцов дома, оттеснили их к подъездам и забрались обратно в автобус. Утихомирившаяся чиновница спрятала бумагу в черную папку, радостно покачала головой, будто сотворила спортивный рекорд, и важным шагом подошла к Анзору.
– Приступайте к работе, – по всему двору разнесся ее командный голос. – Пилите. Они мешать не будут… И придерживайтесь плана застройки. Чтобы у меня ни-ни… А то я покажу…
Николай Степанович взял за плечи Машу, и, не дослушав поручений никудышной чиновницы, побрел домой.
На пороге квартиры он остановился. Вспомнил про старика. Тот наверняка не знает о том, что парк окончательно приговорен к вырубке. Стоит ли при его-то горе говорить ему об очередной беде. Но завтра это сделают другие, и неизвестно, в какой форме… Чтобы не усугублять положение расстроенного старика, Николай Степанович решил зайти к нему и поведать все как на духу.
– Маша, иди отдыхай, – попросил он дочь. – Скажи маме, я у Ивана Никодимыча задержусь ненадолго. Не захворал ли он ненароком?…
– Ладно. Иду. Папа, а хорошо, что ты попросил Анзора не трогать бабушкину рябину. Он ее побоится срубить, вот увидишь…
– Ты его арбузом назвала. Почему?
– Торгаши потому что… У него все друзья арбузами торгуют. А строит из себя великого бизнесмена.
– Обидела человека.
– Его не обидишь… Все, пап, я пошла.
Дверь соседа оказалась не запертой на замок. Николай Степанович прежде чем нажать на звонок, постучал по дереву, а дверь и поехала внутрь… Он зашел, извинился, спросил негромким голосом:
– Жив ли, Иван Никодимыч?
В ответ – подозрительная тишина.
Воздух в прихожей стоял спертый, чужой. Он осторожно заглянул в зал, в большую комнату, откуда тянуло запахом дешевого одеколона, клея и политуры. На полу у входа валялся разбитый стул с отлетевшей в сторону ножкой. На расстеленной по полу газете стояла банка столярного клея. Старик, видимо, собирался отремонтировать, склеить сломанную мебель.
– Иван Никодимыч, отзовись. Ты где?
– Здесь я, лежу на диване, – послышался больной голос старика. – Зажги свет, выключатель за дверью.