Дом у кладбища
Шрифт:
— А… благодарю. — И он шагнул к камину, к двери, как будто что-то потерял, а потом, обхватив руками лоб, обратил к Создателю и Судье всех вещей душераздирающий вопль: — Не может быть… нет… нет… это неправда.
Сам не зная как, он очутился на улице и пересек мост, и перед ним встали Вязы… видение… темные Вязы… и тьма кругом.
— О нет… не может быть… нет… нет, — твердил он, глядя на старый дом, темный на фоне неба, — о нет… нет.
Раза два или три он готов был уже постучаться в дверь и справиться, что произошло, но при этой мысли ему делалось плохо. Он цеплялся за надежду, которой на самом деле не было; повернувшись, он быстро пошел вдоль берега по Инчикорской дороге. Но муки неизвестности заставили его пуститься в обратный путь, и теперь он говорил с собой иначе: «Да, она умерла… умерла… она умерла… конечно
Он оказался у окна гостиной — того, которое выходило в садик перед домом, — и постучал в стекло. Внезапно, словно бы очнувшись, он понял, что ведет себя странно. Немного спустя он заметил в окне холла движущийся огонек свечи и позвонил в колокольчик. Дверь открыл Джон Трейси. Да, это была правда.
Капитан был очень бледен, как подумалось Джону, но в остальном выглядел как обычно. Старый слуга замолк, капитан пристально смотрел на него несколько секунд, но молчал и, даже не попрощавшись, повернул прочь. Старый Джон хотя и плакал, но все же крикнул капитану, чтобы он не споткнулся о ступеньки у ворот; когда Джон закрывал дверь, ему при свете свечи бросилась в глаза надпись красным мелом на белом дверном косяке; он задержался, прочел и, пробормотав: «Ах, эти негодные мальчишки», стал манжетой стирать мел; при этом щеки его все еще были влажны от слез. Все в мире эфемерно, даже горе; вернее, в наших ушах звучат одновременно две мелодии: органный реквием и вместе с ним тихие звуки шарманки — джига {193} нашей обыденной жизни, и время от времени вторая мелодия заглушает первую.
Очнулся капитан Деврё только на мосту, у противоположного берега. Это было недоброе пробуждение. В капитане вспыхнула настоящая ярость. Не мое дело повторять ужасные, нечестивые слова, в какие вылился его исступленный порыв. Незадолго до пяти он вернулся к себе, но спать не лег. Он садился, вставал, ходил кругами по комнате, внезапно останавливался у окна; он налегал локтями на оконную раму, сцеплял кисти и стискивал зубы; так и проползли эти часы одержимости, ночи и одиночества, и на востоке небосклона появилось холодно-серое свечение; тогда Деврё сделал глубокий глоток огненной летейской воды, бросился на постель и мгновенно впал в глубокий беспробудный сон.
Когда к его постели подошел в семь часов слуга, Деврё лежал без движения, с горящими щеками, и разбудить его не удалось. Возможно, это было к лучшему: иначе бы он заболел воспалением мозга или сошел с ума.
Однако вслед за пароксизмами горя наступает нередко каменное оцепенение, страшный упадок сил. Это то же отчаяние, только не бурное, а тихое. Когда бедная Леонора перестала биться в истерике, вырывать «свои черные, цвета воронова крыла, волосы» {194} и изрыгать богохульства, былое видение явилось ей в ином обличье — печальнее и нежнее, но с этим фантомом она, мучимая страхом и одиночеством, сошла в могилу.
Тем утром часть соседей отправились в Дублин, где Чарлзу Наттеру должны были предъявить обвинение в нападении с целью убийства на Барнабаса Стерка, эсквайра, доктора медицины и хирурга Королевской ирландской артиллерии. Время тянулось медленно, почтенные чейплизодские сплетники изнывали в ожидании новостей. Каждый, кто встречал соседа, непременно спрашивал: «Не слышно чего-нибудь о Наттере?» — и останавливался почесать языком; потом кто-нибудь вслух удивлялся, что Клинтон, слуга доктора Уолсингема, до сих пор не вернулся; тогда другой взглядывал на свои часы и говорил, что уже час дня; оба соглашались, что Спейт, уж во всяком случае, возвратится с минуты на минуту, так как ему нужно в два часа посмотреть у Фейгана племенную кобылу.
Наконец Спейт и в самом деле появился. Тул, бывший по делам в других местах, въехал в город со стороны Лейкслипа и сейчас, спешившись, вел с майором О'Нейлом разговор на ту же животрепещущую тему. Закадычные приятели завидели у дорожной заставы Спейта — тот, предъявляя свою подорожную, успел поговорить со служащим. Разумеется, новости были. Служащий с заставы их уже знал, и Тул со всех ног бросился туда, а майор — за ним, не отставая. Раз или два Тул отчаянно встряхивал головой, а когда был уже близко, махнул рукой. Сердце его чуяло беду.
— Ну, как дела?.. Что нового? — выдохнул он.
— Выдвинуто формальное обвинение, — Спейт сопроводил свои слова торжественным взглядом, — формальное обвинение, сэр.
Тул, вздрогнув, выругался и повторил майору то, что сказал Спейт.
— Вот как, сэр? — воскликнул майор. — Ей-богу,
— Плохи дела, сэр, — заметил Спейт.
— Хуже некуда, — сказал Тул. — Если его осудят по этому обвинению, то, когда Стерк умрет, а умрет он непременно, Наттера снова привлекут и осудят по более тяжкому обвинению, — доктор с унылым видом подмигнул, — и дополнительных доказательств не потребуется.
— Бедная маленькая Салли Наттер! — воскликнул майор. — Жалко ее до слез, несчастное создание!
— И при таких скудных доказательствах человек может быть осужден на смерть, — возмущенно произнес Тул. — Клянусь законом, сэр, я просто вне себя. Вы обедаете сегодня у полковника Страффорда?
— Да, сэр, — подтвердил майор. — Полковнику не хотелось затевать прием именно сейчас, в эти горестные дни. — Майор задумчиво кивнул в сторону Вязов. — Но Лоу получил приглашение десять дней назад, и мистер Дейнджерфилд, и еще двое-трое других, а для отмены приема нет причин, поскольку это не родня, вы понимаете; клянусь, сэр, мне и самому сегодня не хочется идти.
В тот вечер, в пять часов, за обеденным столом в Королевском Доме собрались гости. Полковник был человек спокойный, а гостеприимство — даже когда на душе кошки скребут — требует жертв. И он выполнял обязанности хозяина, как подобает радушному и учтивому старому офицеру Королевской ирландской артиллерии; не выделяясь ни особой занимательностью, ни тем более изобилием речи, он восполнял этот недостаток умением внимательно слушать, безграничной любезностью и очень недурным кларетом. Присутствовали господин судья Лоу, мистер Дейнджерфилд, старый полковник Блай со склада боеприпасов и честный майор О'Нейл, явившийся несмотря на дурное настроение. Вероятно, их всех неплохо было подбодрить, а кларет из погреба полковника Страффорда годился для этого как нельзя лучше.
Главным героем разговора стал, разумеется, Чарлз Наттер; мистер Дейнджерфилд был в ударе и в особо благодушном настроении (пока речь не заходила непосредственно о несчастном Наттере — тогда он подобающим образом мрачнел); в своей четкой и язвительной манере он преподнес слушателям пестрый букет ньюгейтских историй {195} : о переодетых разбойниках, об умных констеблях, о том, как помогали установить истину косвенные улики — чудесным образом обнаруженные и тонко сопоставленные; о том, как затаившуюся на дне хищную рыбу хитроумными уловками выманивали на поверхность, где ее ожидали сети правосудия. Это были удивительные анекдоты о тонких уловках Боу-стрит {196} и проделках Бэгшот, об атаках и контрударах, о ловушках и о том, как их удавалось избежать; заканчивалось все, как правило, триумфом Боу-стрит, торжеством правосудия и речью на Тайберне {197} . Байки эти пришлись весьма по вкусу судье Лоу — полковник Страффорд не помнил, чтобы его друг когда-либо прежде бывал так доволен и весел; его смех вызывали и искусные стратагемы (их Дейнджерфилд описывал подробно и точно), и озорная ирония, сопровождавшая обычно развязку истории. И Лоу, с разрешения полковника Страффорда взяв слово, предложил поднять бокалы за этого доблестного офицера, а затем, воспользовавшись случаем, поблагодарил его за то, что он предоставил гостям возможность насладиться остроумными и поучительными рассказами мистера Дейнджерфилда. В заключение Лоу от всего сердца высказал надежду, что чейплизодские жители еще долго будут пользоваться преимуществами столь приятного соседства. Мистер Дейнджерфилд весело уверил, что к красоте ландшафта и приятному обществу добавляется, делая притягательность здешних мест совершенно неотразимой, ощущение безопасности (благодаря присутствию такого надежного блюстителя закона, как мистер Лоу), а также благословенный напиток из погреба любезного хозяина Королевского Дома; и он, будучи человеком немолодым и уставшим от скитаний, ничего бы так не желал, как провести остаток своих дней здесь, в окружении спокойном, но живом, среди людей добродетельных, но жизнерадостных. Дейнджерфилд сказал еще многое в том же духе, чем весьма угодил честной компании; все признали, что белоголовый джентльмен, без сомнения, превосходный оратор — красноречивый и остроумный. И каждый в глубине души, не произнося этого вслух, смутно сознавал, что временами от комплиментов мистера Дейнджерфилда неуловимо веет иронией и бурлеском, отчего собеседники на мгновение ощущают неуверенность, но оратор тут же легко рассеивает их подозрения взмахом своей украшенной перстнями руки и насмешливой улыбкой.