Дом у кладбища

Ле Фаню Джозеф Шеридан

Часы внизу били три, и Стерк с облегчением вздыхал, поскольку большая часть ночи была позади, и все же со страхом ждал утра.

Он снова взвешивал шансы и прикидывал, как бы выиграть месяц или два. «Старый Дайл — это кремень, у него не выпросишь и часа отсрочки. Или Карни, чтоб ему лопнуть, разве что Лукас ему скажет. А Лукас — куда там — мошенник, себялюбивая скотина; он мне обязан должностью, но, клянусь, пальцем о палец не ударит, чтобы меня спасти. Или Наттер — да уж, Наттер, — тот полгода спит и видит, как бы арестовать мое имущество за неуплату».

И Стерк корчился, лежа навзничь, как корчился, надо полагать, на решетке святой Антоний ^{109} ; он возводил глаза

вверх, пока взгляд не упирался в темную спинку кровати, издавал жуткий стон и думал о трех неумолимых парках ^{110} — Карни, Наттере и Дайле, — которые держали ныне в руках его жребий, нить судьбы и ножницы; во тьме и отчаянии, стоя на краю пропасти, Стерк мысленно зашвыривал этих трех мерзких призраков в свой саквояж, сталкивал его во мрак и следил, как он, кувыркаясь, летит в озеро огня и серы.

Глава XXXIX

КАК ЛИЛИАС УОЛСИНГЕМ ЗАСТАЛА В ВЯЗАХ ДВУХ ДАМ, КОТОРЫЕ ОЖИДАЛИ ЕЕ ВОЗВРАЩЕНИЯ

Когда портшез внесли в холл Вязов и Лилиас Уолсингем вышла и откинула капюшон, она обнаружила двух женщин, которые при виде ее поднялись с места и сделали реверанс. Старшая женщина, немного худая, выглядела лет на пятьдесят. Она была смуглолица, но большие глаза выдавали былую красоту. Вторая, молодая девушка, на дюйм или два выше спутницы, с формами стройными и округлыми, куталась в красный капюшон, откуда выглядывала лишь пара таких же, как у старшей женщины, больших и темных глаз, взиравших на мисс Уолсингем, как ей показалось, серьезно и печально.

— Добрый вечер, милые соседки, — как всегда приветливо проговорила мисс Лили. — Хозяин в городе и вернется только завтра; но, может быть, вы хотите что-нибудь сказать мне?

— Таким, как вы, здесь не место, — грубовато вмешался Джон Трейси, пользуясь привилегиями старого слуги. Он знал посетительниц. — Если хотите встретиться с его преподобием, приходите завтра.

— Но вдруг у них неотложное дело, Джон, и я могу помочь, — сказала Лили.

— Правда ваша, миледи, все так и есть, — вновь присев, произнесла старшая. — С вашего позволения, мэм, я не могу ждать и пяти минут; а такие, как вы, — бросила она в сторону Джона Трейси и сверкнула своими большими глазами, — чистили бы кастрюли и костяные безделушки, а вы норовите встрять между бедными людьми и теми, кто хочет их пожалеть, чтоб вам пусто было.

Младшая дернула свою спутницу за юбку; но Лили этого не заметила. Она была уже в комнате.

— Ах вот как! — ухмыльнулся старый Джон, качая головой.

В холл вышла старушка Салли, пригласила женщин войти и посидеть, пока Лили снимала у столика перчатки и капюшон.

— Прежде всего скажите, моя милая, кто вы такая (мы ведь раньше, кажется, не встречались), а потом — что я могу для вас сделать, — промолвила Лили.

— Я вдова Глинн, мэм, к вашим услугам, живу за Палмерзтауном, добираться ко мне через переправу, с вашего позволения; а это моя малютка, мэм, если позволите. Нэн, дряннушка, посмотри на госпожу.

Приказание это было излишним: девушка и без того смотрела на госпожу любопытными и очень-очень печальными глазами.

— А то, о чем я собираюсь говорить, миледи, с вашего позволения, лучше будет сказать между нами.

Матрона покосилась на Салли и снова присела.

— Хорошо, — ответила мисс Уолсингем. — Салли, дорогая, эта добрая женщина хочет поговорить со мною наедине, так что можешь идти и подождать в моей комнате.

Молодая леди осталась одна с двумя посетительницами, и старшая дама, не переставая приседать, затараторила:

— До нас дошло, мэм, что капитан Деврё, из здешней, чейплизодской артиллерии, тот самый, что уехал в Англию, метил вам в ухажеры, миледи; вот я и пришла сюда, мэм, со своей малюткой, чтобы, с вашего позволения, сказать, что если оно так и есть, то он отъявленный негодяй и по нем тюрьма плачет. Кто бы вы думали, мэм,

довел мою бедную малютку до срама и беды?

Нэн Глинн захныкала в передник.

— Это ты, Ричард Деврё, пообещал ей жениться — стоя на коленях и положив руку на Библию. Ты, Ричард Деврё, закоренелый негодяй, обманщик и изменник, — не реви, дурочка, — надел ей на палец это самое кольцо, и в той же комнате был священник, и если когда-нибудь мужчина был мужем женщины перед лицом Бога, то он женат на Нэн Глинн, этой вот бедной и простой девушке.

— Хватит, мама, — всхлипнула Нэн и потянула ее за руку, — не видишь: леди стало худо.

— Нет, нет… ничего подобного… просто… просто я поражена, — чуть слышно произнесла бедная Лилиас, белая как мрамор, — но не могу сказать, что капитан Деврё вел со мной такие разговоры, как вы полагаете; и это все. Больше мне нечего добавить.

Нэн Глинн, продолжая всхлипывать и прижимать к глазам передник, скользнула к дверям, но ее мать, в глазах которой читалось примитивное коварство, продолжала вглядываться в юную даму (можно назвать ее жертвой) и заговорила уже строже:

— Ну что ж, миледи, рада это слышать; но, как бы то ни было, правду знать не повредит и предупреждение мое не лишнее; а вот, мэм, бумага от адвоката, — извольте прочесть — мистера Багшота с Томас-стрит; там говорится — не откажите взглянуть, — что брак настоящий; а если он женится на какой-нибудь другой женщине — знатной или простого сословия, — то адвокат вступится за мою дочь через суд, а бесстыдный изменник, с клеймом на руке, пойдет на каторгу за двоеженство; и я не зря сюда явилась, миледи, потому как в городе судачили, будто бы он, мисс, вроде бы задумал против вас худое, а он, изменник, если захочет, то и птицу с дерева сманит, а завтра утром я пойду к его преподобию и все ему скажу, потому что надо и ему знать. Пожелай леди спокойной ночи, Нэн, дряннушка, — и я вам того же желаю, мэм.

В который раз присев, миссис и мисс Глинн из Палмерзтауна удалились.

Глава XL

О ПОСЛАНЦЕ, ЯВИВШЕМСЯ ИЗ ЧЕЙПЛИЗОДСКОГО СКЛЕПА В ДОМ С ЧЕРЕПИЧНОЙ КРЫШЕЙ К МИСТЕРУ МЕРВИНУ

Приблизительно в то же время Мервин поднимался по крутой Баллифермотской дороге. Дорога эта была тогда пустынна и густо затенена большими кустами и живой изгородью, и, когда прочие чувства отступили, к Мервину подкралась легкая жуть и возбуждение, навеянные одиночеством. Через пятнистые скопления облаков пробиралась луна. Дуновения ночи отзывались в кустах едва слышным шорохом; эти странные звуки, похожие на вздохи и хихиканье, следовали по ее стопам. Мервин остановился и обернулся. Сзади, под навесом старого колючего куста, виднелся горизонт, где на фоне темного неба выделялись еще более темные очертания заросшей плющом церковной башни; Мервин подумал о лежавшем там мертвеце и о том, что могли бы поведать эти запечатанные уста, и в его памяти замелькали старинные поверья о таинственных встречах с духами умерших — на вересковых пустошах или в других уединенных местах. Ощутив печальное дыхание ночного воздуха, он повернулся и уже быстрее двинулся вперед, к своему унылому жилью, мимо баллифермотского кладбища, которое тянулось по правую руку. В зарослях щавеля и крапивы торчало множество надгробий: высоких и низких, прямых, покосившихся, покореженных; в глубине, меж недвижных теней, холодно поблескивал каплями росы старый одинокий ясень; наконец показались густые скопления старых вязов и бледный фасад Дома с Черепичной Крышей, который местами проглядывал за ними; в нижних окнах не было света; темный маленький двор не оживлял даже неслышный промельк летучей мыши. Мервин сам открыл ключом дверь. Он знал, что слуги уже спят. В его независимости чудилось что-то аморальное. Он не привык к такой воле, это выходило за чинные рамки обыденного и пребывало в ладу с горьким и нелюдимым настроением, владевшим Мервином в последнее время.