Дом у озера
Шрифт:
До последнего вздоха Элис не смогла бы сказать, то ли в комнате внезапно похолодало, то ли ее внутренний терморегулятор сломался, когда мощным валом обрушилось прошлое, словно волна, которая давным-давно откатилась назад, а сейчас вернулась с приливом. Конечно, Элис знала, о чем идет речь в письме, и это не имело никакого отношения к вымышленным тайнам в ее книгах.
Письмо было написано на самой обычной бумаге, дешевой и тонкой, совсем не похожей на ту, которую выбирали для писем ее читатели. Питер читал вслух, и Элис хотелось, чтобы он замолчал, но слова застряли в горле. Она слушала краткое изложение известных обстоятельств давнего дела. Наверняка их вытащили из старых газетных подшивок или из ужасной книги Пикеринга.
– Похоже, она думает, что вы знаете, о чем речь.
Образы из прошлого пронеслись перед мысленным взором Элис, как выброшенные из колоды карты: участники поисковой партии, бредущие по колено в воде по блестящему озеру, толстый полицейский, обливающийся потом в зловонной духоте библиотеки, его помощник-юнец с блокнотом, мать и отец, оба с пепельно-серыми лицами, перед фотографом из местной газеты. Элис почти физически ощутила, как прижимается к стеклянным дверям и наблюдает, терзаемая тайной, которую так и не решилась никому открыть, и виной, которая до сих пор гнездится в глубине души.
Элис заметила, что у нее слегка дрожит рука, и постаралась запомнить это ощущение, чтобы использовать, когда в следующий раз будет описывать физическое проявление шока, ледяным душем обрушившемся на героиню, которая всю жизнь приучала себя сохранять невозмутимый вид. Она положила предательские руки на колени и произнесла, надменно выдвинув подбородок:
– Выбросьте письмо в урну.
Говорила Элис на удивление спокойно; сейчас, наверное, уже почти не осталось людей, которые расслышали бы в ее голосе чуть заметное напряжение.
– Может, вы хотите, чтобы я ответил?
– Не вижу смысла. – Элис посмотрела Питеру в глаза. – Боюсь, детектив Спэрроу ошиблась. Она меня с кем-то перепутала.
Глава 7
Корнуолл, 25 июня 1933 г.
Человек говорил. Его рот двигался, оттуда вылетали фразы, но Элеонор не улавливала смысл сказанного, только выхватывала отдельные слова: «пропал без вести»… «заблудился»… «потерялся». Все мысли словно окутал благословенный туман, спасибо доктору Гиббонсу.
Ручеек холодного пота проскользнул за воротник, потек между лопатками. Элеонор вздрогнула, и Энтони, который сидел рядом, крепче сжал ее руку. Его большая ладонь покоилась на ее маленькой ладони, такая знакомая и такая чужая теперь, когда жизнь стала кошмаром. Элеонор вдруг увидела то, чего не замечала раньше: волоски, морщины, а под кожей, как дороги на карте, проглядывают бледно-голубые вены.
Жара не спадала. Обещанная гроза прошла мимо. Гром ворчал всю ночь, затем отдалился и гремел над морем. Тем лучше, сказал молодой полицейский, дождь смыл бы следы и улики. Этот же полицейский посоветовал им обратиться в газету. «Тогда еще тысяча пар глаз будет высматривать вашего мальчика».
Элеонор терзала тревога, страх парализовал тело. Хорошо, что Энтони сам взялся отвечать на вопросы репортера. Голос мужа доносился словно издалека. Да, мальчик совсем маленький, ему еще не исполнилось одиннадцати месяцев, но он рано начал ходить, все дети Эдевейнов пошли рано. Красивый ребенок, сильный и здоровый… светлые волосы и голубые глаза… конечно, они предоставят его фотографию…
Через окно просматривался весь сад до самого озера. Там собрались полицейские в форме, еще какие-то мужчины. Элеонор их не знала. Большинство стояли на заросшем травой берегу, несколько человек зашли в воду. Озеро выглядело гладким, как стекло, большое серебряное зеркало, в котором колыхалось тусклое отражение неба. Утки куда-то исчезли после того, как водолаз в черном скафандре все утро исследовал озеро, ныряя с маленькой лодки. Кто-то сказал, что после по дну озера прошлись баграми.
В детстве у Элеонор была своя собственная лодочка. Ее купил отец и на борту написал имя дочери. Лодка была оснащена деревянными веслами и белым парусом, и Элеонор каталась на ней почти каждое утро. Мистер Ллевелин звал ее Элеонорой Искательницей Приключений, махал рукой с заросшего берега из-за мольберта, когда Элеонор на лодке проплывала мимо, сочинял истории о ее путешествиях и рассказывал их за обедом. Элеонор хлопала в ладоши, папа смеялся, а мама хмуро улыбалась.
Мама терпеть не могла мистера Ллевелина и его истории. Она ненавидела любые проявления мягкости, называя их «слабостью характера», а мистер Ллевелин отличался кротким нравом. В молодости он пережил тяжелый нервный срыв, после чего всю жизнь страдал от приступов меланхолии. Констанс презирала подобные проявления. Еще она не одобряла «нездоровое внимание», которым муж осыпал дочь. Констанс считала, что излишнее баловство только портит ребенка, и без того обладающего «в высшей степени строптивым характером». Да и вообще, муж мог бы тратить деньги разумнее. Вечная тема для разговоров – деньги, вернее, их нехватка, разница между жизнью в мамином представлении и повседневной жизнью семейства. Ночами Элеонор часто слышала, как родители ссорятся в библиотеке: резкий голос мамы и тихие, успокаивающие реплики отца. И как он терпит постоянные упреки, удивлялась Элеонор. «Любовь, – пояснил мистер Ллевелин, когда она рискнула обратиться к нему с этим вопросом. – У нас не всегда есть выбор, где, кого и как любить, а любовь помогает нам найти в себе силы, о существовании которых мы даже не догадывались».
– Миссис Эдевейн?
Элеонор открыла глаза и поняла, что находится в библиотеке на диване, рядом с Энтони, и его большая ладонь по-прежнему бережно сжимает ее руку. На миг Элеонор удивилась, когда заметила, что напротив сидит человек с маленьким блокнотом в руках и карандашом за ухом. Вихрем вернулась реальность.
Репортер. Пришел поговорить о Тео.
Руки без ее любимого малыша словно налились свинцом. Вспомнилась первая ночь, когда они с Тео были только вдвоем. Из всех четырех детей только он родился почти под утро, и, убаюкивая сына, Элеонор чувствовала под рукой движения пяточек, тех самых маленьких крепких ножек, которые всего лишь день назад брыкались внутри ее живота. Она разговаривала с сыном, шептала, что всегда будет его оберегать…
– Миссис Эдевейн?
С Тео все было по-другому с самого начала. Элеонор любила всех своих детей, пусть и не с первого взгляда, если быть честной, но уж точно к тому времени, когда они начинали ходить, однако Тео она не просто любила. Она не чаяла в нем души. Когда Тео родился, Элеонор положила его, завернутого в одеяльце, на свою кровать, долго смотрела ему в глаза и видела там всю мудрость, с которой рождаются младенцы. Сын отвечал ей взглядом, как будто пытался рассказать о тайнах вселенной, маленький ротик то открывался, то закрывался, словно произнося слова, пока еще незнакомые или, возможно, уже забытые. Элеонор вспомнила, как умирал отец. Папа точно так же смотрел на нее бездонными глазами, а в них было все, что он не успел ей сказать.
– Миссис Эдевейн, фотограф хочет сделать снимок.
Элеонор мигнула. Ах да, репортер. Его блокнот напомнил об Элис. Где она? И, если на то пошло, где Дебора и Клемми? Наверное, кто-то приглядывает за девочками. Может, мистер Ллевелин? Тогда понятно, почему Элеонор не видела его все утро: наверное, он взялся помочь с детьми, чтобы они не попали в беду. В прошлом Элеонор сама часто его об этом просила.
– Секундочку, мистер и миссис Эдевейн. – Второй человек, грузный и раскрасневшийся от жары, помахал рукой из-за штатива. – Посмотрите сюда, пожалуйста.