Дом в центре
Шрифт:
Рим меня восхитил. Я не собирался ограничиваться кратким знакомством. А своей очереди ждали Венеция, Милан, Флоренция… Да и не сошелся свет клином на Италии! Мало ли в мире интересных мест?! Япония, Франция, Индия, Мексика… Господи, до чего странен же был Атлант, обуздавший свое хобби государственной границей. Уж в Риме бы он нафотографировал…
Я настроился на самое подробное знакомство с земным шаром. Чуть позднее, получив понятие о странах и народах, можно было махнуть в другие варианты истории. А там, глядишь, если высшие этажи мне подчинятся, и по времени попутешествую, и дальше… Ни к чему делать кавалерийские наскоки на Пушкина. Если уж Дом обещает превратить мою жизнь
Но я не расставался с Ленинградом, возвращаясь в город для ночлега. С одной стороны, еще не набрался нахальства, чтобы устраиваться в отелях, с другой – надеялся на встречу с родителями и Рутой. А на четвертый день римских каникул – «спекся», замучила ностальгия. И после завтрака, начитавшись родных газет, решил прогуляться по Питеру.
Вышел я сразу на Невский рядом с Домом Книги, сам толком не зная, куда направиться. «Потолкаюсь среди очередей, у Казанского постою, послушаю ораторов, – думал я, – и надоест. Уж на что римский воздух ругают, а наш, похоже, ядовитей будет. Вон как «Икарусы» копоти поддают!»
Летние дни готовились к превращению в осенние, но кое-что от летнего зноя в них осталось. Облака старались не баловать ленинградцев солнечным теплом, солнце успешно ускользало… Одним словом – день как день. На миг во мне вспыхнуло ощущение жуткой зависти к людям, деловито снующим вокруг. Они ЗНАЮТ, зачем пришли сюда, ЗНАЮТ, что им надо делать в ближайшее время. А я? Я – человек без желаний; у меня ВСЕ есть, мне нечего больше желать. Противоположности сходятся: чья-то абсолютная бедность сходна с моим абсолютным богатством. В чем сходство? В безысходности…
Чувство было жуткое, словно мир вокруг меня поплыл, потерял ясность очертаний. Мне показалось, что этак я смогу ходить сквозь варианты даже без помощи Дома. Наваждение постепенно рассеялось, вернулась способность к логическому мышлению. Что это? Жесточайший приступ угрызений совести? Зависть к тем, кто знает смысл жизни? Чепуха. Текущие заботы – еще не смысл жизни. А вот то, что мои невероятные возможности ко многому обязывают – точно.
Я подумал, что такой вот приступ запросто мог толкнуть моего отца к действиям, не позволить ему просто наслаждаться всеми прелестями жизни. Получается, и я в туристах надолго не засижусь, куда-нибудь полезу восстанавливать справедливость в моем понимании.
Побродив у фонтана рядом с Казанским собором, я, как в старые недобрые времена, попытался установить наличие слежки. Никого. Сложновато это, выследить человека, выходящего не из Дома, а бог знает где…
– Извините, вы говорите по-английски? – Изящная стройная брюнетка с болтающимся на груди фотоаппаратом обратилась ко мне на таком разборчивом английском, что я автоматически ответил:
– Да. – И после недолгих размышлений добавил: – Немного.
Моя собеседница так же разборчиво спросила, как проехать до Исаакиевской площади. Я объяснил и добавил, что могу проводить. Она согласилась, и мы сели в автобус. По дороге я вспомнил слова о ружье, видящем на театральной сцене. На этот раз «ружьем» оказался английский язык. Не зря, выходит, я зубрил его, накачивая мышцы! Шибко не преуспел, но с девушкой симпатичной пообщаться хватит. И в чем особенная прелесть – не где-нибудь в Нью-Йорке или Майами, а у себя в Ленинграде, на своей, так сказать, территории.
Девушка оказалась американской студенткой, приехавшей в Ленинград в составе туристской группы и пожелавшей осмотреть городские достопримечательности самостоятельно. Я вызвался поработать гидом, и мое предложение было принято. Слава богу, перед выходом из Дома мне хватило ума заменить лежавшие в кармане брюк итальянские лиры на изрядное количество рублей. Это позволило лихо катать американскую гостью на такси и щедро угощать ее в кафе, куда мы прорвались лишь благодаря еще более щедрым чаевым швейцару. Моя спутница, в полном соответствии с тем, что я знал об американцах, вначале пыталась платить сама, но я пресек ее поползновения на корню. С шутливой (насколько я разбираюсь в английском) интонацией она спросила, богатый ли я человек. Мне не оставалось ничего другого, как согласиться.
Кроме фраз типа: «Это очень старый дом», «Это очень красивый дом», – я оказался способен и к диалогам на более сложные темы. Ну, а под вечер мы так наловчились общаться, словно нашему разговору помогала телепатия. Я предложил Кэт (так звали американку) побывать у меня в гостях, и она согласилась.
Первым делом Кэт из моей квартиры позвонила в гостиницу «Пулковская», где ей удалось застать в номере свою соседку, и предупредила, чтобы та не волновалась из-за ее, Кэт, отсутствия. Поговорив, она приступила к изучению висящих на стенах живописных полотен. Дело в том, что, стараясь потрясти гостью, я «заказал» настоящие хоромы, а стены украсил запомнившимися работами матери, дополнив их и врезавшимся в память «Собакочеловеком». Именно «Собакочеловеку» да еще картине со скелетом-велосипедистом Кэт уделила особое внимание. Она спросила, не Сальвадор ли Дали автор этих полотен, и высказала несколько предположений об их возможной баснословной цене.
Вечер прошел замечательно, аванс на еще более замечательную ночь (звонок в «Пулковскую») я получил… О чем еще остается мечтать человеку? Да я ни о чем и не мечтал. Правда, лаская Кэт, я вспомнил о Руте, и кое-какие угрызения совести зашевелились в душе. Но не сильные. В конце концов, мы ведь не давали друг другу никаких клятв верности?
Засыпая, я пообещал сам себе, что не расстанусь с Кэт ни завтра, ни… в ближайшее время. Наверное, навещу ее в Штатах…
Ярчайший солнечный свет наконец сумел пробраться даже сквозь мои закрытые веки. Сзади, уткнувшись носом в спину, посапывала Кэт, и я боялся пошевелиться, чтобы не разбудить ее. Но через несколько секунд после пробуждения до меня дошло: ни разу в жизни в моей комнате не было так солнечно. Как это я расположил спальню, разместил кровать? Или заказал наутро за окном калифорнийский пейзаж?
Я открыл глаза. И сразу же понял, что комната мне незнакома. Надо вспомнить вчерашний вечер… ночь. Пили мы шампанское и французский коньяк, притом не так, чтобы слишком. Спальню я придумал без выкрутасов, простенькую. Но не эту комнату, точно. Это же… крестьянская изба какая-то. Верно, изба. Разве Кэт тоже из Дома? Какие сволочи так шутят!
Осторожно, стараясь не разбудить Кэт, я повернулся. Господи, боже мой! Спаси и сохрани! Рядом со мной лежала не Кэт! Рута? Трудно даже за день пересказать весь поток мыслей, гипотез, часто абсолютно противоречивых, выданных моим мозгом за какую-то долю секунды. Нет, не Рута. Но и не Кэт. От Руты только соломенного цвета волосы и короткая стрижка. Волосы меня обманули. А вот все остальное…
Похоже, женщина почувствовала на себе мой взгляд, ритм ее дыхания изменился, она открыла глаза.
Первой естественной реакцией женщины в подобной ситуации должна быть попытка прикрыться. Во всяком случае, я так думал. Однако, моя соседка по постели была другого мнения. Не меняя позы, она окинула меня изучающим взглядом и спросила на английском, с трудом поддающемся пониманию:
– Кто ты такой, парень? Что ты здесь делаешь?
– Не знаю. Кто ты? Где я? Чей это дом?
– Это мой дом, – ответила хозяйка на один из моих вопросов, – и ты должен мне деньги… за ночлег.