Шрифт:
Пролог
Лето 1943 г.
Когда выбрались из траншеи, по которой брели ночью, залегли в лесу и с колотящимися сердцами прислушивались к каждому шороху, вздрагивали от любого дуновения ветра. Несмотря на страшную усталость, никто не смог сомкнуть глаз. Так и пролежали весь день, боясь промолвить хоть слово и обмениваясь лишь взглядами. К ночи окончательно утвердились в мысли, что погони нет. Либо их побег ещё не заметили, либо собаки не взяли след. Ведь не зря же они столько времени шли почти по колено в нечистотах. С наступлением темноты страх притупился.
Почти сразу в одном из окон отодвинулась занавеска. И тут же задёрнулась. Беглецы ничего не успели рассмотреть. Но вскоре дверь отворилась. На пороге стояла женщина.
– Быстро входите, – сказала тихо и твердо, пропуская их в дом и озираясь по сторонам. – Вы откуда? Вокруг немцы!
– Из плена бежали, – ответил кто-то из солдат. – От станицы В… уже пять дней идем. Здесь, в деревне, немцы? Нам бы в город.
– У нас нет. Недавно были, но ушли, – пояснила хозяйка. – В соседней деревне они. А до города почти сорок километров.
– Можно переночевать? – спросил несколько нагло самый младший из группы Никита Дергачёв.
Все посмотрели на него хмуро, дескать, вот наглец. Но каждый в душе надеялся, что женщина не прогонит.
– Ну а что? – стушевался и стал оправдываться парень. – Нам хоть ночку отдохнуть и обогреться. Да и помыться нужно, смыть с себя это всё…
Он окинул брезгливым взглядом собственную одежду.
– Хорошо, оставайтесь, – согласилась хозяйка.
Прошли в большую просторную комнату. В лицо пахнуло уже почти забытым ароматом домашней выпечки, запахом дома, довоенной жизни.
Степан вместе с остальными опустился на лавку, осматривая всё вокруг своими васильковыми глазищами. Сразу ощутил, как от усталости гудит тело. Как же хорошо вот так просто сидеть в теплом и сухом доме. Он-то уж решил, что сгинет в немецком плену или в этих проклятых лесах.
Хозяйку звали Вера Васильевна. Женщина была красивая. С тонким станом, но пышной грудью, синеглазая, черноволосая. Исполненная какого-то внутреннего достоинства. Голос у неё был глубокий, мелодичный. Наверное, она хорошо пела. Но этого Степану не довелось узнать. И была в ней некая тайна. А ещё какая-то печаль. За те два дня, что они провели в её доме, ни слова не сказала ни о муже, ни о детях. Неужели вот так и жила совсем одна? Если не стояла у печи, то сидела у окна с книгой. Один раз Степан подошёл, спросил, что читает. Оказалось Шолохова «Тихий Дон». И как-то сразу закрыла книгу, убрала подальше. Словно застеснялась. Чего? Книги?
Уходить не хотелось, но нужно было. Решили, что следующим вечером отправятся в путь. Не хотелось злоупотреблять гостеприимством. Хоть их никто и не гнал. Днём помогали хозяйке по дому, в огороде работали, в баньке парились. Кое-кто пытался приударить за Верой Васильевной. Но любые поползновения в свой адрес она пресекала. Поэтому настаивать никто из мужчин не осмелился. Трудно было рядом с такой красавицей, когда до этого не общались с женским полом
– Одежду я вашу выстирала, просушила, – сказала Вера Васильевна за завтраком. – Кое-что заштопала. А кое-что вам подобрала из того, что у меня было.
Ребята дружно закивали, жуя кашу и закусывая домашним хлебом. Степан отметил про себя, что, выходит, в доме мужские вещи есть, значит, муж или сожитель имелся. Может на фронт ушёл и погиб?
– Какая она красивая, да? – прошептал на ухо Степану Никита. – Вот за таких женщин мы воюем! За настоящих русских женщин! И ради них Родину защищаем! За всех советских женщин!
Степан улыбнулся этой восторженности восемнадцатилетнего пацана. Самому ему всего двадцать было, но он себя чувствовал умудренным опытом мужчиной, потому что уже и женат, и дочь имеется, а скоро и второе дитя родится. Поэтому он прекрасно понимал товарища. Женщина эта была такая, за которую стоило воевать. Даже одному на пулемёт или под танк стоило. Даже умереть не жаль. Он это сразу понял, когда увидел её. Хоть и не юная барышня. Но такую красоту редко увидишь. Особенно сейчас. Одни глаза чего стоят. Синие-синие, почти как у самого Стёпки. Только без его юношеского задора, который не смог погасить даже немецкий плен.
Ночью неожиданно постучали. Со своей лежанки, отодвинув полог, он видел, как хозяйка встала, накинула шаль и вышла в сени. Было слышно, как что-то говорили… И вроде на иностранном. Фашисты?! Неужели она шпионка, предательница? Да нет, не похожа. Не может такая своих выдать. Вскоре Вера Васильевна вернулась, наспех схватила какие-то вещи и снова вышла во двор. Сквозь сон Степан слышал шум, потом снился новорожденный сын – красный от натуги, истошно кричащий младенец…
Он заметил, что хозяйка к нему больше всех расположена. Спрашивает о его жизни, о том, как ему воюется, как в плен попал и откуда он вообще родом. А может это ему так казалось. Потому что другие по причине понятной мужской тяги надолго с Верой старались не оставаться. Он же всё о жене рассказывал и о маленькой дочке, да о родителях немного. Сам не понимал, почему так разоткровенничался. По душе ему была эта женщина. Хотелось с ней поговорить, поделиться и наболевшим, и радостью.
На третий день, едва начало светать, они уехали. Позже, чем планировали. Вера Васильевна стояла у ворот, провожая их. Потом прикрыла калитку. Наверное, вернулась в дом, чтобы сесть за книгу. И всё… Тайна, которую Степан так и не открыл для себя. Когда позже думал о ней, то вспомнил, как она вскользь сказала о каком-то страшном грехе, который якобы на ней лежит. Или о проклятии. Он тогда не внимательно слушал, поэтому плохо запомнил. Только внутреннее ощущение осталось, как осадок, о том, что в жизни этой гордой женщины было нечто страшное.
Войну Степан закончил в Берлине. Целым и невредимым. За эти годы чего только не доводилось видеть, каких только баб не встречал. Но та, что приютила их, бежавших из плена, в память врезалась особенно хорошо. Всё думал о ней. Зацепила чем-то. А ещё понял, что младенец тогда не во сне его плакал, а наяву. Откуда он взялся там среди ночи? Загадка. Была у него мысль её навестить после войны. Но так и не решился. Да и зачем?
Откуда Степану было знать, что тогда, в день их отъезда, когда они скрылись за поворотом улицы, хозяйка вошла во двор и тут же рухнула на траву, как подкошенная. И зарыдала. Точнее закричала. Резко, отрывисто. Принялась кататься по земле, как безумная, кусать платок. Но на крик никто из оставшихся в деревне немногочисленных жителей не вышел. Война, страшное время. Не стоило лишний раз высовываться.