Дом, в котором… Том 2. Шакалиный восьмидневник
Шрифт:
– Прости, – говорит он. – Я не думал, что это так прозвучит. Хочешь, врежь мне как следует, я заслужил.
– Обед, да? Обед? – из спального мешка высовывается голова, потом ее хозяин появляется целиком. Москит. Костлявый, в полосатых трусах, он рассеянно чешет живот и таращится на Крысу заплывшими глазками.
– Все получилось так мерзко просто потому, что я говорил честно, – Рыжий оглядывается на Москита. – Потому что говорил, что думал, понимаешь? Но я это вовсе не так представлял, как ты описываешь! Я думал, что тебе было бы нетрудно… но если ты так это воспринимаешь… тогда, конечно… о чем разговор… Я, собственно, и не надеялся, что такая девчонка, как ты…
– Заткнись, а? – перебивает Крыса.
– Сегодня
– А Слепому ты и правда нравишься. Хотя, конечно, ты мне уже не веришь.
– А может, малинового желе и не будет. Может, это я и приврал.
– Какой псих тебе поверит? Размечтался.
В спальню с топотом заскакивают два Крысолога:
– Обед! Вы что, заснули тут? – обрывают с вешалки рюкзаки и вываливаются обратно в коридор.
Москит прыгает по комнате, пытаясь попасть ногой в штанину. Крыса переворачивает бирки зеркальной стороной наружу. Одну, вторую, третью, четвертую… цепочки у них разной длины и часто перекручиваются.
Рыжий прячет фляжку в рюкзак. В одной из бирок – его галстук-бабочка в красно-белый горошек. Надетый прямо на голую шею.
Крыса осматривается и впервые замечает, что, несмотря на грязь, во второй красиво. По стенам бегут антилопы Леопарда, на бегу превращаясь в струящиеся полосы узоров. Местами они полустерты, но от этого кажутся только лучше. Рыжий надевает котелок и протягивает Крысе руку.
– Мир?
– Смотри, как бы Вшивая не закусала тебя до смерти, – предупреждает его она. – Терпеть не может, когда до меня дотрагиваются.
В бирках – три маленькие двери. Во всех трех одновременно исчезают Москиты. Рыжий с Крысой тоже выходят в коридор – и в бирках сразу темнеет. При каждом шаге подошвы ботинок липнут к паркету.
– По-моему, вам уже поздно делать уборку, – говорит Крыса. – Вы веники не оторвете от пола.
– Не оторвем – так не оторвем, – вздыхает Рыжий. – Ну и что? Будут в Крысятнике икебаны из веников. А потом из Крыс. Живой музей.
Крыса, пожав плечами, уходит в сторону девчачьей лестницы. Стройная, в слишком крупных для нее ботинках. Рыжий кричит: «До свидания!», но она не оглядывается. Он поджимает губы и направляется к столовой. Его обгоняют хихикающие Птицы.
Призрак
Душа странствует по ночам. И если ты спишь,
Никогда ты не встретишься со своей душой.
Ф. Нурисье. Хозяин дома
Лорд лежит в искрящейся темноте. Он укрыт с головой и задыхается от жара, а вокруг плавают видения. Ее глаза, волосы, тонкая рука, охваченная плетеным ремешком браслета. Лорд лежит, затаив дыхание, боясь спугнуть наваждение, но оно все тревожнее, все беспокойнее, тает, как воск, и исчезает. Он откидывает одеяло и дышит полной грудью, мокрый, как мышь, побывавшая в луже.
С воздухом возвращаются звуки. Свист и дыхание спящих. Храп Черного, волнами угрозы вздымающийся к потолку. Ближе – птичий свист спящего Шакала и шорохи ворочающихся тел. Курильщик, не просыпаясь, тянет подушку из-под Табаки и перекладывает ее на Лорда. Лорд уворачивается, передвигаясь к краю кровати. У Лэри – свет ночника. У Македонского тоже свет, заслоненный газетой. Лорд смотрит в потолок, который как будто притягивает его. Потолок тянет и приближается, и вот они уже совсем рядом: колесо, птичья клетка и раскосые глаза воздушного змея. Странное творится с Лордом. Он лежит и одновременно стоит. Стоящий Лорд легок, как пушинка. Он видит потолок и ночник Лэри в форме гриба, и самого спящего Лога с розовым отсветом на волосах, и себя внизу, лежащего под скомканным одеялом, – он видит все это с высоты, на которой никогда
Лорд протягивает руку, она уплывает в пустоту, ощупывая ее, пропуская сквозь пальцы, пролетая сквозь встречные двери. Он отстает, и когда она нащупывает ту единственную дверь, что ему нужна, он еще далеко, а рука уже скользит по лицу спящей на полу. Наконец Лорд нагоняет ее (всего лишь руку!) и ее прикосновение становится его прикосновением.
Рыжая девушка в съехавшей с плеча майке садится на матрас, вглядываясь в темноту.
– Что это? Эй! Уходи! Уходи отсюда!
Лорд вздрагивает на кровати и ловит воздух ртом.
Вокруг ворочаются, ворчат и вздыхают. Он замирает. Я был там. Я действительно там был! Ладонь еще ощущает жесткость огненных волос. Выше пояса он плавится от жара, ниже – ему холодно. Может, в странствиях по ночному Дому мой призрак застудил себе ноги? Это больно. Лицо Лорда кривится, он рад темноте, скрывающей его гримасы.
Храп Черного. У Лэри – свет. У Македонского – свет. На полу на плитке закипает чайник. Кому-то приспичило пить чай.
– Ну нет! Подавишься! – громко произносит Черный между двумя всхрапами. Это смешно, но никто не слышит и не смеется. Мокрой спиной Лорд липнет к матрасу. Лицо горит, ноги леденеют. Так бывало и раньше, но сегодня это расплата за странное «нечто», которое он позволил себе совершить. Кто-то напоминает ему, что он такое. Пол-человека. С ногами мертвеца.
– Нет, – шепчет Лорд. – Я не буду об этом думать!
И тут же представляет свои ноги мертвыми, сине-белесого цвета. В пятнах. И начинает задыхаться.
Крадущиеся шаги.
Рядом садится Македонский и просовывает грелку под одеяло.
– Я ждал, пока вода закипит.
Лорд молчит, пока горячая грелка не растапливает лед, и до ступней не доходит тепло, которое обожгло бы руки.
– Спасибо, – говорит он тогда. – Я просто трус. Там слишком медленно течет кровь. Как в русалочьем хвосте.
– Не бойся, – говорит Македонский.
И уходит. Зеленая лампа-светлячок у его изголовья гаснет.
– Эй, – раздается сверху сонный голос Горбача. – Мне послышалась песня. Вы там поете, что ли?
Черный перестает храпеть.
– Нет, – говорит Лорд. – Никто не поет.
То, что я сделал, вовсе не было песней.
Он лежит тихо. Что он празднует с улыбкой на губах и грелкой под ногами – тайна даже для него самого. В эту ночь ему не уснуть. Он мог бы сбежать от бессмысленного лежания в коридор – уже сам по себе, на колесах – и там, при свете свечей в скользко-кафельном туалетном царстве гасить тоску в компании таких же бессонных, бесконечно сбрасывая и прикупая карту за картой. И в каждой даме проступали бы ее черты, и ему захотелось бы накрыть их ладонью, спрятать, пока другие не увидели то, что видит он: огонь ее волос под королевской диадемой, черноту ее глаз на картонных обрезках. «Что с тобой, Лорд?» – спросят его вкрадчивые голоса, а он не будет знать, что ответить. Поэтому он остается. Лежит и смотрит в потолок. Лучше уж так, заколдованным, плодящим любопытных призраков. Он лежит и празднует свою призрачную встречу.