Дом в ноябре
Шрифт:
– Моун, – сказал старик, – это единый организм, чьё бытие скрыто во множестве отдельных существ. Он возник зоны назад, в одной отдалённой галактике. Возможно, поначалу он был просто вирусом, безмозглым и бездушным, существующим как система, поражающая живые клетки, пожирающая их, распространяясь и разрастаясь.
Но это основная черта жизни – даже недожизни, псевдожизни вируса – стремление к экспансии. Можно предположить, что со временем Моун стал доминирующей, а, возможно, и единственной организованной материей своего родного мира. Он – или они – развил… нет, не интеллект, а систему инстинктивных реакций на события, подобную той, что позволяет некоторым
У нас нет возможности узнать, какие промежуточные шаги совершил Моун, чтобы оккупировать сначала свою родную систему, а затем узнать, как преодолевать межзвёздные расстояния. Также нам неизвестно, каким образом он создал свои совершенные и сложные методы выживания. Мы знаем, что к тому моменту, когда он пересёк пропасть, отделяющую его от нашей галактики, он превратился в ужасающе эффективную силу. Его инкапсулированная зародышевая плазма оказалось способна выдержать суровые условия холода и вакуум, пока звёздное тепло не привлечёт её. Реагируя на притяжение планет, кокон со спорами направится в сторону мира – и неважно в мире какого типа он окажется. Его способности к адаптации безграничны, он способен процветать и в расплавленной магме, и на голом льду при температуре на градус или два выше абсолютного нуля, и в атмосфере из раскалённого добела газа. Зародыши приспосабливаются к внешним условиям, затем кокон лопается, выбрасывая тысячи самодостаточных эмбрионов, приспособленных к тому, чтобы справиться с внешними условиями, какими бы суровыми они ни были, чтобы расти, строить гнездо для Царицы Моуна, поддерживать и кормить её, пока не настанет время нереста. Затем – когда планета будет усеяна многими миллиардами рабочих – настаёт следующая фаза. На этот раз все усилия концентрируются на создания миллионов и миллионов коконов, каждый из которых несёт новые семена планетарной инфекции. Через шесть месяцев – или год – или век – когда планета полностью опустошится, коконы покидают обглоданный до костей мир, распространяя чуму от звезды к звезде в геометрической прогрессии. Через миллион лет, а может и меньше, вся галактика превратится в мёртвую шелуху, лишённую жизни, как лишено жизни пшеничное поле, пожранное саранчой.
– Споры, – нарушил молчание Мэллори. – Вирусы. Вещи, виденные мною, были большими, сильными. Они пользовались инструментами, разговаривали…
– Ваши хромосомы несут генный шаблон, определяющий вашу форму, ваши способности. Этот шаблон отличается от вида к виду, от типа к типу. В случае Моуна – единственный шаблон – адаптивность. Земные виды адаптировались к окружающей среде в течение многих лет, путём эволюции. Моун развил способность к мгновенной адаптации своих хромосом таким способом, чтобы выдержать любые испытания, какие бы на него не обрушились в ожидании следующего поколения.
– Это не объясняет того, что случилось с Джилл, и вообще с каждым. Почему я не мог заставить её понять, что что-то пошло не так? И почему была запечатана комната моей дочери? Почему?
– Моун использует любые природные ресурсы, которые может найти. Рабочие нужны, чтобы возвести гнездо, подготовить особую еду и другие припасы для поддержки физического существования Царицы Моуна. Здесь он добрался до людей, внушил своим рабам ложную картину миры и их роли в нём, обеспечил их ложной мотивацией для того, чтобы сделать их послушными и продуктивными. Что же до запечатанной комнаты – раз девочка пропала, родители скорее утешатся, убрав её из своих воспоминаний и уничтожив все признаки её существования. Защитное поле, создающее ощущение недомогания у нарушителей эффективно препятствует вмешательству.
– И какова твоя роль?
– Об инфекции Моуна в отдалённом мире галактическим властям стало известно слишком поздно, резервуар выбросил споры прежде, чем был уничтожен. Многие коконы были отслежены
Это и есть такая станция. На ней назначили работать двух человек – преданных людей, готовых вести многолетнее дежурство в ожидании крайне маловероятного события, ибо космос обширен, а миров множество.
Один из нас и был Алгорик. Я, Гонил – второй.
– Продолжай, – сказал Мэллори. – Если существуют инопланетные захватчики или инопланетная инфекция, то, кажется, должны существовать и внеземные агенты под прикрытием, наблюдающие за ними. Но что же пошло не так? Как им удалось вас миновать?
Старик, казалось, не заметил заданного Мэллори вопроса.
– Мы были крайне заинтересованы, когда обнаружили, что этот мир породил свою собственную человеческую популяцию. Этот район мы избрали из-за его удалённости, – продолжал он. – Ведь он лежал в самом центре почти пустого континента. Это был 1827 год. Мы чувствовали, что выбор удачен. История человеческих культур в бесчисленных мирах говорила нам, что пройдёт тысяча лет, прежде чем ползучее заселение этой земли дойдёт до нас.
Вскоре мы осознали свою ошибку. Надо было сразу же переместить нашу установку в более отдалённую местность: на Аляску, в Сибирь, в Антарктиду. Но мы были нормальными людьми. У нас не было ни малейшей охоты отправляться в изгнание в промёрзшую тундру. Мы всё объяснили себе логически. Мы приспособились. В конце концов, нам нравилась доступность общества созданий одного с нами вида. Мы воспользовались нашим оборудованием, чтобы украсить и обставить нашу спартанскую станцию в стиле, подражающим существующим центрам местной цивилизации, обустроили сады и дорогу, выучили местное наречие. Мы были по-прежнему молоды, обладали неисчерпаемым богатством благодаря синтезируемому золоту. Мы жили в роскоши даже на этой первобытной планете, столь далёкой от родного нам мира. Дом наш был полон музыки, веселья, самых красивых женщин, самых умных мужчин, у нас были лучшие вина, лучшая еда, мы охотились, мы танцевали, мы развлекались. А время шло…
Алгорик первым понял, к чему всё идёт. Мы наблюдали за прогрессом вашей цивилизации на протяжении двух поколений, от Века дерева до Века угля. Ваше население учетверилось, уже появились первые телеграфные линии; и эксперименты с внутренним сгоранием, электричеством и беспроводной связью показали, что ещё через несколько десятилетий ваши технологии превзойдут изначально применённые нами меры безопасности. Было очевидно, что вскоре нам придётся оставить наше весёлое житьё-бытье, взять на себя задачу поиска новой площадки, и перестроить наш контролирующий маяк таким образом, чтобы его по-прежнему было невозможно обнаружить.
Очевидно для меня, если быть точным. Алгорик посмеялся надо мной. Видишь ли – он влюбился в местную. Он не мог бросить её. Угроза Моуна, сказал он – не более чем горячечный бред, безумное заблуждение. Даже те, кто послал нас сюда уверены, что меньше одного шанса на миллион на то, что нам когда-нибудь придётся поднять тревогу. И он будет идиотом, если променяет свою жизнь на эту маловероятную возможность.
В изгнании я построил новую жизнь, заявил он мне. – Ты предлагаешь оставить её ради того, чтобы обосноваться на каком-нибудь пустынном леднике и тысячу лет в одиночестве дожидаться того, что не произойдёт никогда?
Я настаивал. Он был непреклонен. Под конец мы подрались. В те времена я был сильным мужчиной – но он был сильнее, да ещё и обезумел от влечения к той женщине. Он бросил меня умирать здесь и разбив оборудование, до которого смог добраться без моей помощи, сбежал с ней.
Но вместо того, чтобы умереть, я выжил: сломан, покалечен, разбит – но жив. Машины, что должны были меня восстанавливать, поддерживая мою молодость и здоровье не подлежали восстановлению, но мне удалось реактивировать сканирующий маяк вовремя и возобновить дозор.