Дом яростных крыльев
Шрифт:
— Куда мы едем? Во дворец или ко мне домой? А знаете что? Поехали во дворец.
Я предпочту встретиться с королём, чем со своей бабушкой.
Один уголок губ Като приподнимается.
— Улыбайтесь-улыбайтесь. Я знаю, что она вас тоже пугает, — бормочу я.
Като фыркает.
Пугает и очаровывает.
Интересно, какой бы была наша жизнь, если бы в доме был мужчина? И не просто мужчина… Като.
«Хорошей», — решаю я.
Жаль, что у Като не хватает смелости пригласить её на свидание,
Закусив щеку, я начинаю надеяться на то, что она утопила подаренное мне платье в океане. И когда она сорвётся на меня, у меня в рукаве будет козырь. Потому что она сорвётся. Я надеюсь, что её гнев не заставит плети глицинии разрушить стены нашего дома, потому что, хотя я и люблю смотреть на небо, мне так же нравится иметь крышу над головой.
При мысли о разрушенных домах я начинаю думать о Тимеусе, что в свою очередь заставляет меня вспомнить о Катрионе и цене на девственниц.
— Маркиз уточнил, за какой срок я должна выплатить ему мой долг?
— Я взял на себя смелость и выторговал рассрочку с ежемесячной оплатой.
— Которая составляет…
— Десять серебряных монет.
Я округляю глаза.
— Десять серебряных монет в месяц? В таверне я зарабатываю только две.
И одну из них мы тратим на еду. А другая отправляется в горшочек для непредвиденных расходов, которые включают в себя ремонт, одежду и обувь.
К слову об обуви… Я смотрю на свои босые ноги и понимаю, что туфли, которые я потеряла сегодня, были моей единственной парой.
Слова Катрионы проносятся у меня в голове, они звучат заманчиво и одновременно омерзительно. В конце концов, омерзительная мысль о том, что я окрашу красным простыни какого-нибудь незнакомца, уже не делает её слова такими заманчивыми. Я не отказала Антони, чтобы в итоге раздвинуть ноги перед кем-то кроме Данте.
А что если Данте предложит самую высокую цену?
Но вслед за этой мыслью приходит другая, которая меня отрезвляет: а что если самую высокую цену предложит капитан? О, как же он будет рад сделать мне больно и унизить меня.
Я не могу так рисковать. К тому же, я не могу вынести мысль о том, что Данте будет платить мне за секс. Как я могу стать той, что будет достойна статуса королевы, его королевы, если я буду вести себя как шлюха?
Я никогда не планировала воровать, но я не знаю, где мне достать десять серебряных монет в месяц. Наверное, я могу устроиться ещё на одну работу.
— Сколько зарабатывают солдаты? — размышляю я вслух.
— Женщины не могут быть солдатами.
— Верно. Потому что мы так зависимы от наших прихотей.
Като искоса смотрит на моё промокшее платье.
Ладно.
— Я признаюсь, что действовала
Като пытается сдержать улыбку.
— Мне будет жалко твоего противника.
Я широко улыбаюсь.
— И твоих сослуживцев.
Мои губы приподнимаются ещё выше, но затем опускаются, потому что в поле моего зрения появляется наш голубой дом, и в нём не темно, как должно быть в этот поздний час.
ГЛАВА 18
Когда гондольер останавливает лодку, бабушка, под шалью которой всё ещё надето её повседневное платье, появляется в окне нашей гостиной.
Боже, она ждала меня всё это время.
Её губы сжимаются и кривятся, когда она замечает меня, но затем её шея напрягается, когда она видит, как седовласый фейри помогает мне выйти из лодки. Она захлопывает окно и разворачивается, пристыженная и разочарованная.
«Она спрятала твою ленту и платье», — говорю я себе.
Может быть, я и заставила её почувствовать стыд, но она первая сделала то же самое со мной.
Я распрямляю плечи и обхожу дом, направляясь в сторону входной двери. Звук шагов эхом разносится за моей спиной. Я останавливаюсь и пристально смотрю на Като.
— Вы идёте за мной, потому что сомневаетесь, что я переступлю порог своего дома, или беспокоитесь о том, что бабушка задушит меня своими растениями?
— Ни то, ни другое.
— Тогда…
— Давай поговорим об этом внутри.
Я вздыхаю.
— Вы хотите стать частью…
Он кивает, и мы продолжаем плестись в тишине.
Я удивлена, что входная дверь распахнута, и что бабушка стоит там в ожидании.
Её руки всё ещё скрещены, губы поджаты, но блеск в её глазах заставляет мою злость испариться. Бабушка никогда не плачет, так что это не могут быть слёзы, и всё же… И всё же её ресницы слиплись, а кожа — такого же белого цвета, что и волосы Като.
— Я сделаю чай.
Она перемещается в кухню, повернувшись спиной к нам. Её спина, которая всегда такая прямая, как корабельная мачта, сгорблена, а плечи опущены. Не поворачиваясь к нам, она говорит:
— Пожалуйста, скажи, что она упала в сточную канаву.
Я морщусь.
— Неужели я так ужасно пахну?
Несмотря на то, что она уже поставила чайник на плиту и превратила мерцающее пламя в небольшой огонь, она всё ещё стоит к нам спиной.
— Насколько всё серьёзно для моей внучки, Като?
Он вздыхает так глубоко, что она разворачивается.
— Случилось одно происшествие, которое, я надеюсь, можно разрешить деньгами.
— Надеешься? — её голос нехарактерно монотонен.