Дом золотой
Шрифт:
– Покайтесь, грешники! Не молитесь! Вам Боженька по башке палкой ка-а-ак даст!
А в них, дурочек, кто снежком кинет, а кто и обругает. А они – раз-раз! – по забору дальше и опять за свое, миссионерское:
– Покайтесь, грешники! Молиться надо, ой! Ой!
А им снежком прямо в нос!
Тетя Фая, как вспоминала, так ей было смешно. Ну, зачем она старушка, а не девочка? Зачем?
А еще было у них тогда два богатства – старый граммофон с пластинками Надежды Плевицкой и еще там песни негров, вальсы, польки, пасадобли...
А
Как же раньше весело жилось на Пухляковской улице, такие девки румяные были в светлых ситцах, и бабы, другие были бабы. А как пахло плюшками, посыпанными сахаром, в столовой трикотажной фабрики на втором этаже. А какие там были котлеты с гарниром, капуста тушеная, а какие рассольники... Ой, ой...
Кот тогда у них жил черный Уголек, так он Фаину с вечерней смены ждал, спать не ложился, на окне сидел, как придет Фаина и принесет ему полкотлетки с гарниром. Такой кот, разве есть теперь такие коты? Пропали насовсем.
А в войну голодали. Ели, что теперь и представить невозможно. Мама Катя, чтобы хоть как-то их накормить, одного кого-нибудь обязательно каждый день наказывала – на обед. Всегда ведь есть за что. Сами знаете.
Но – каждый день разного. То Фаинку, потом Юрку, а следом Зойку. Зойка не терялась и бежала к бабиньке Александре в другую половину, и та ее подкармливала, жиртрестку. А Фаину нет. Или почти нет.
Как-то разделила мама Катя между троими кашу, Юрке в миску, Зойке в тарелку, а Фаинке в чугунке оставила, а что мама сама ела, тетя Фая запамятовала – давно это было. А Фаинке показалось, что у Зойки больше каши, и она – раз! – ложкой из тарелки – хоп – в чугунок.
Так ее и звали всю войну – «из тарелки хоп в чугун».
Юру так с детства мальчишки били. Ненавидели. Не вписывался он в мальчишечий коллектив. У всех братовья, а у Юрки две сопливые сестры. И какой-то он злой с детства был, да и остался обиженный. И зло свое вымещал на сестрах. Зойка-то младшая была, а Фаина средняя, ну и доставалось больше ей. Тычки. А как-то раз во дворе сено укладывали, кинул Юрка прутом Фаинке в лицо, и так сильно тот прут в щеку врос, и – выдирали его вместе с мясом. За все злые дела прозвали сестры Хвостовы своего брата – «колтех».
А еще все вспоминала Фая, как Валя получил от Зои ее «сокровище» и пропал. Нету Вали – забыл про Зою. А Фая Зою дразнить. А та в нее ка-ак кинет самовар! Тетя Фаина поглядела на самовар с мятым боком на полке в сенях. Он самый...
Ой, да что только было, чего не было... Все-таки жизнь не кончается пока.
А папа Сашенька, деревенский ведь парень, умел вальсировать. Мама Катя все вспоминала, уже ни о чем не помнила, а об этом помнила всегда:
– Он так вел! Так вел! В вальсе... И не умеешь, а с ним так и бегут ножки кругом-кругом...
Два случая
А еще через два
– Не лазий, Сережа!
– Не буду, – согласился дед.
Тетя Фая подошла поближе, дед мастерил из еловой доски скамью под окнами. Два осиновых бревна уже были вкопаны в землю, дед утаптывал дерн вокруг них, топоча кедами.
Какая она душевная, думал дед, беспокоится, не то что некоторые. Ну, как, скажи, такую не любить?..
И недолго думая, только Фаина скрылась за околицей, полез на крышу, навроде ловкого кота – шиферину прибивать. Лез и приговаривал:
– Вот придет домой Фаюшка, а у меня дебет с кредитом сошелся... и сальдо я вывел. Да-а-аа...
Влез на самую верхотуру, оседлал конек и сидит, наблюдает за жизнью с птичьего полета... Высокая у Хвостовых крыша раньше была. Теперь-то бересклетовский дом на улице самый-самый, а раньше выше Фаиного дома были только липа и две сосны.
А внизу по своему участку Валентин Нафигулин костры жег мусорные.
«Быстро бегает», отметил про себя дед и полез потихоньку к слабой шиферине.
Пока лез, взмок. На самый край подползать начал, камешки небесные с крыши вниз падают, осколки от шифера летят-свистят. С-с-з-з-з!..
– Помочь, что ли? – дед Сережа даже подпрыгнул. Рядом, на расстоянии двух рукопожатий, сидел на своей половине крыши Валентин и улыбался. Скабрезно, – отметил дед.
– Может, помочь молоток подержать? – дружелюбно скалясь, спросил Валентин.
– Ну, помоги, – и машинально отодвинулся от быстрого, как ртуть, Валентина.
Дед Сережа сам не понял, как с крыши упал.
И-и-и-и-и-и-и-и-ы-ы-ы-ы...
Когда Фаина Александровна через полтора часа вернулась домой вместе с коровой, то обнаружила раскрытым настежь свой дом.
– Сереж! – позвала она. Корова Малышка стояла как раз на том самом месте, где... И было видно, что корова в недоумении.
– Сестричка! – в окне нарисовалась Зоина рыжая голова в парике набекрень. – Сестричка! – залихватски выкрикнула Зоя.
Тетя Фая промолчала.
– Ой-ой! Как ты? – закивала Зоя, вытянув шею.
– Здравствуй, – невпопад сказала Фаина.
Повернулась, сделала два шага к своим дверям и на абсолютно ровном месте упала. Расшибла локоть.
– Ой, – снова запела сзади Зоя, – ой, ой! Что это ты падаешь? Ты же вроде замуж собралась? Ой, ой!
Почему люди не летают?
Если бы дед Фазанов был трезвый, его, видимо, пришлось бы через три дня отпевать во Всесвятской церкви, как раз через две улицы вниз.
Но накануне всему безалкогольному кооперативу выдали аванс. Кассир Желтков Денис Алексеевич и занимался этим ровно половину дня. Молодой практически парень, всего-то двадцать первый год, а уже кассир.