Дом
Шрифт:
Venus in Furs, The Velvet Underground
Воображаемая плетка в руках Делили свистит в воздухе. Сегодня идет сильный дождь, и я в атмосфере предапокалиптического кокона восхищенно наблюдаю, как она разворачивает передо мной спектакль-ужастик а-ля театр «Гран-Гиньоль»:
— Что ты себе вообразил? Думаешь, что дотронешься до моей маленькой киски? Да, вот чего тебе хочется, ты хочешь, чтобы я дала тебе запустить свой отвратительный член в мою маленькую вагину? Опусти глаза, когда я с тобой разговариваю!
И я под впечатлением повинуюсь.
— С чего ты решил, что можешь поднять на меня глаза? Больной вроде тебя, который приходит
Тут ее голос незаметно меняется, чтобы поделиться со мной руководством к действию:
— Можешь немного похлестать их. По члену, например. Не рукой, ну, по крайней мере, не в начале. Еще один хороший вариант — это уложить их на пол и пройтись сверху, выставив ноги по обе стороны. И на каблуках, ты должна быть всегда на каблуках. Выгодно тем, что так у них не получится не смотреть на тебя, и это даст тебе повод ударить их плетью.
Я вижу маленькие шелковые трусики кораллового цвета, натянутые в зоне бикини и дерзко прорисовывающие контуры толстых розовых губ, и этот хлыст, вновь и вновь. Он выглядит более чем натурально. Чувствую, как он касается моей шеи.
— Я разрешила тебе смотреть на мою вагину? Ты знаешь, что выводишь меня, когда не слушаешься? Извиняйся, мерзавец. Извините кто? Извините, мадам. Тебя не учили хорошим манерам? Будешь считать каждый удар вместе со мной, чтобы научиться оставаться на своем месте. А твое место — на полу с опущенными вниз глазами. Клянусь, что если ошибешься в счете, то я начну заново, пока твой зад не посинеет так, что ты не сможешь показаться жене. Я ясно выражаюсь? Теперь ты заставляешь их подняться и завязываешь руки за головой. Я разрешила твоему члену твердеть? Полоумный! Предупреждаю, что если снова возбудишься после наказания, то доиграешься. Извращенец! Ничто не раздражает меня больше огромного члена, у которого никто ничего не спрашивал. Что, думаешь, что я сяду сверху? Вот что ты задумал? Ну я-то отобью у тебя желание возбуждаться!
Делила снова садится и, широко улыбаясь, говорит мне:
— Любое его действие — причина для наказания. Загвоздка в том, чтобы приблизиться к нему чуть ближе к финалу. После того, как их полчаса мутузили, если они почувствуют твой зад или киску даже слегка, они сразу же кончат. Нужно просто помнить, что доминантша не трахается и, особенно, не отсасывает. Нельзя давать им что-то, кроме руки, никогда. И даже если это рука, вид у тебя должен быть такой, будто тебе противно.
— Я все равно не смогу сравниться с тобой.
— Ах, глупости. Я только что дала тебе базовую схему, с ней ты не ошибешься. И, к тому же, с этим французским акцентом.
Делила любезно имитирует передо мной мой экстравагантный немецкий. Я так и не смогла понять, издевается она надо мной или нежно подтрунивает, но, хоть она и в совершенстве пародирует высоту гласных и певучее звучание согласных, половина слов, которые она, изображая, вкладывает мне в уста, не знакомы мне. Но я не говорю ей этого.
— Естественно, — снова начинает она, — все проще, если у них есть какой-нибудь фетиш. Те, кто любит ноги, например, с ними легко. Заставляешь их лизать и гладить тебе ноги и в конце милостиво касаешься пальцами ног их члена, вот и все. За небольшую плату, если захотят, могут кончить тебе на обувь, без проблем.
— Как те, что хотят в зад, думаю.
— А вот это, знаешь ли, расслабляет меня. Именно так я больше всего чувствую себя самой собой.
Мне нетрудно это представить: Делила, трахающая своих клиентов со старанием, едва замечая веревочки вокруг талии, будто она вся сливается с фаллоимитатором. Она выбирает правильные слова, нужный ритм и, самое главное, надевает на себя маску
— Так ты самую малость мстишь им, нет? В кои-то веки твоя очередь трахать их.
— Несомненно. Это очень естественно. Я давно трахаюсь и знаю, как это приятно.
Она в задумчивости давит свой окурок:
— Дай если бы я ничего об этом не знала! Когда они приходят сюда за этим, в сущности, разве они не хотят, чтобы им разнесли задницу?
— Думаю, да. Хотя не знаю, по правде говоря. Я всегда слышала, что, для того чтобы хорошо доминировать, нужно много любви и сочувствия.
— Да, рассказывай глупости! — трясет головой Делила. — Еще одна мужская выдумка, чтобы их жена ползала у их ног. Когда речь заходит о доминировании над мужчинами, я уверяю тебя, в любви нет нужды. Все гораздо проще. Что, думаешь, я люблю всех своих клиентов? Некоторые мне нравятся, но дальше этого не заходит. Они остаются мужиками, с которыми я не заговорю вне борделя. Нет, чтобы доминировать, нужно отсутствие всякой жалости. Эти мужчины хотят, чтобы им напомнили, что они ничтожны с этими их членами и их жалкой нуждой засовывать его в девушек. Потому как они забывают об этом.
Делила потягивается. На секунду зевок деформирует ее лицо, отчего оно становится нетерпеливым, а ее рот широко раскрывается, обнажая беспощадные зубы:
— Только вот женщины не забывают. Да как это можно забыть? Особенно нам.
Подходит время ее рандеву. Она убирает свой сотовый в чехол, к которому подвешен брелок в форме мишки.
— Честное слово, не знаю, как это происходит снаружи, но мне кажется, что в борделе все очень просто. Ты либо милая, либо злая. Все зависит от девушки, но мне приходится прилагать гораздо меньше усилий, чтобы быть злой, чем для того, чтобы быть доброй. Смотреть на них свысока и грубо разговаривать с ними — это почти автоматизм. Именно поэтому я хороша в Студии.
Именно поэтому она хороша в своей профессии. Дело в презрении.
Презрение! Я все еще думаю об этом, пока Янус, только связавший мне руки за спиной, рыщет в корзине для зонтов в поисках хлыста. Ну поглядите на это: мужик почти в два метра ростом согнулся над этой корзинкой и ищет незнакомый ему самому, согласно его россказням, предмет. С Янусом все происходит без сюрпризов: хлыст с тремя веревками или же другой — с плоской ручкой, похожий на мухобойку. На протяжении шести месяцев еженедельных встреч я ни разу не видела, чтобы этот мужчина пытался что-то поменять. Никакого соблазна попробовать многочисленные инструменты, забивающие ящики комода, да хотя бы другой хлыст. Например, тот — с рукояткой из бамбука, чья эффективность ошеломляет, в сравнении с другими приспособлениями, хорошими лишь для того, чтобы оставить розовый след на нежной заднице мещанки, возбужденной прочтением «Пятидесяти оттенков серого».
Каким бы заезженным ни был сценарий, Янусу не нужна ни помощь, ни развитие событий. Было время, когда я заранее выкладывала на столик подходящие мне наручники, веревки, презервативы, два его любимых хлыста, пока он усердно принимал душ. Он возвращался в чем мать родила, а я ждала его раздетая, с улыбкой образцовой сотрудницы на устах. Смотри, я уже все подготовила. В попытке все предусмотреть я выключала большое освещение, оставляя только полусвет от красных лампочек, как обычно делал он сам. Ставила музыку, выносила козла на середину комнаты, как на уроках физкультуры, клала полотенце на скамью, где обычно заканчивалась наша сессия. В процессе, связанную, меня смущало, что он прерывается, чтобы отыскать аксессуары, разбросанные остальными по всей Студии. У меня складывалось впечатление, что наш беспорядок стоит ему драгоценных секунд. Но в ответ на эту деликатность на лице Януса появлялась виноватая улыбочка благодарности, и в конце концов я поняла, что лишаю его удовольствия поискать самому.