Дом
Шрифт:
— Мало ли кто выскочит из-под сена, а конюх спит, — думал мальчик, поджимая ноги. — И Копыто тоже спит. Фома сбежал куда-то. Вон опять в сене что-то шуршит. Поди разбери, то ли это мыши путаются, то ли идут потаёнными тропами страшные существа с красными глазами и чёрными зубами.
Лунный свет неспешной таинственной рекой тёк через конюшню, плескался о стены, сложенные из грубых камней, закручивался водоворотами возле ворот, застаивался по углам-заводям, перебирал стебли трав, ставшие вдруг похожими на водоросли. Конюх в углу выглядел посиневшим утопленником. В открытом рту его плескалась тьма,
Вдруг шорох раздался совсем рядом с мальчиком, и Ваня, чуть не вскрикнув, кинулся к стойлу, где лежала уставшая за день Красава. Маленький, когда боится, всегда ищет большого и спокойного. Скрипнув дверью, Ваня вбежал внутрь и присел около лошади. Та спала, но услышав скрип, встревоженно подняла голову, закрывая своего жеребёнка, шумно потянула воздух и, увидев, что бояться нечего, доверчиво подалась навстречу мальчику. Ваня обнял её за гладкую шею, перевитую тугими стволами мускулов, прижался щекой к уголку мягких губ. Тёплое влажное дыхание лошади тронуло лоб мальчика, взъерошило волосы. Ване стало вдруг так радостно, что он быстро поцеловал Красаву возле глаза и снова прижался к её щеке.
— Вот так хорошо, — прошептал он. — Так не страшно.
Лошадь была большая и тёплая. Чувствуя себя в безопасности, успокоился и мальчик. Он полежал немного, слушая мерное дыхание Красавы и детское сопение её сына и не заметил, как сам погрузился в сладкую, пахнущую сеном и молоком дрёму.
Фома очутился рядом с Ваней тихо и неожиданно, словно его принесли воды лунной реки. Домовой дунул мальчику в ухо, пощекотал усами висок. Ваня вздрогнул и проснулся.
— Вот и я издаля, — хихикнул он.
— Ты где был? — шёпотом спросил Ваня, не выпуская из рук шею Красавы.
— Вот, — показал он зажатые в руках пучки пахнущей сыростью травы, — калдырь-траву искал.
— Зачем она тебе?
— От пьянства лечить.
— Кого?
— Кого-кого, деда мово, — радостно пояснил он и отправился к спящим пьяницам.
Поколдовав немного над каждым, он вернулся обратно с пустыми руками и радостно хлопнул себя по бокам.
— Готово! — сказал он. — Привязал им по пучку к поясу. Теперь, как только они выпить захотят, их сразу похмелье скрутит. Да такое, что хоть на стенку лезь, хоть в омут головой. Средство верное, не забалуешь.
Смех распирал его, и он засунул себе в рот клок бороды, чтобы не расхохотаться в голос.
— Слушай, а давай Кусая возьмём и кататься поедем, а? — Фому так развеселила собственная выходка, что он уже не мог остановиться. — Поехали!
— Я не хочу. Там тучи. Дождь, наверное, пойдёт… — попытался отказаться Ваня.
— Нет, дождя не будет, это точно. Да и тучи поредели как будто. Налаживается погода.
— Ты же не любишь из дома никуда ходить. Обычно тебя за порог не вытащишь, а тут зовёшь куда-то.
— Сам удивляюсь. Это, наверное, оттого, что я пьяниц наших так ловко проучил. Меня прямо распирает от радости.
— Даже не знаю, Фома… — сказал Ваня.
Вскоре домовой надел на Кусая уздечку и вывёл его за ворота. Конь, предвкушая свободу, радостно заржал. Домовой, в испуге зажал ему ладонями рот.
— Чего орёшь, словно колючку под хвост схватил? Перебудишь всех, горлопан, — зашипел он, оглядываясь на спящих.
Конюх зашевелился, сипло прошептал «ох, грехи наши тяжкие», снова замер.
Ваня сел впереди, вцепившись в жёсткую конскую гриву, домовой позади него. Фома держался ногами за круп и, глядя через плечо мальчика, правил конём.
Друзья не видели, как раскидав в разные стороны охапки сена, наверх выбрался Копыто и крадучись, словно вор, отправился за ними. Стараясь ступать одновременно с Кусаем, чтобы никто не услышал его шагов, конюшенный некоторое время следовал за всадниками, потом осторожно, сморщившись от боли, сорвал толстый, густо покрытый колючками стебель чертополоха, увенчанный грузным шаром цветка. Посмотрел на него, глуповатое лицо его растянулось в улыбке, и он прошептал одними губами:
— Ага, вот откуда ежи-то берутся. В поле растут, как сено.
После этого, он догнал коня и широко размахнувшись, ударил его чертополохом по заду, сказав вполголоса:
— Бежать тебе час!
Кусай взвился на дыбы и бешеным галопом, не разбирая дороги, помчался в лесную чащу.
Ваня ничком лёг на конскую шею, обнял её, что было сил, вжимаясь в тугое тело и чувствуя, как под гладкой шкурой затягиваются и тут же распускаются узлы мускулов. Галоп у Кусая был не очень тряский, но мальчик еле держался, напуганный таким неожиданным оборотом дела. Сзади него мешком болтался Фома. Он сползал то на один, то на другой бок и лишь чудом умудрялся не упасть. Наконец Кусай особенно высоко подбросил задом и домовой грузной птицей порхнул на землю. Ваня услышал, как он негромко охнул, с треском упав в чёрные кусты. Мальчик лежал на шее и смотрел вниз расширенными от страха глазами. Там часто мелькали ноги Кусая, и Ване отчего-то вспомнилась суета спиц в крутящемся велосипедном колесе, что он однажды видел в городском парке.
Заговорённый конь нёсся по ночному лесу, шарахаясь из стороны в сторону, чтобы не столкнуться с деревьями. Поначалу Ваня надеялся, что испуг Кусая быстро пройдёт и он остановится, но время шло, а галоп коня оставался всё таким же неистовым. Мальчику до слёз хотелось спрыгнуть, но он был уверен, что приземлившись на эту невидимую в темноте землю, по которой гулко колотили копыта, он непременно разобьётся. Ветки, жёсткие, как хлысты, стегали Ваню по плечам и спине, словно наказывая за ночную прогулку. От каждого удара он втягивал голову и тихо попискивал. Он почти оглох, ему казалось весь лес наполнился громовым треском веток и шелестом листвы.
Несёт меня лиса За тёмные леса, За высокие горы…— вертелись в голове его слова старой сказки, которую мама читала ему, когда он был совсем маленьким.
Маленькое сердце Вани стучало так, что заболели рёбра.
— Вот вырвется оно сейчас, — со страхом подумал мальчик, — упадёт и потеряется в травах. Не найдёшь потом…
Деревья вырастали перед ними из темноты, словно бросались наперерез. Ветер волчьей стаей завывал в их вершинах. Кусай метался по лесу, будто ему хвост подожгли.