Дома не моего детства
Шрифт:
– Я, юный пионер СССР… – бубнила, не заглядывая в бумажку, Владлена.
– Я юный пионер… – бессмысленно повторял Колька.
– …перед лицом товарищей торжественно обещаю…
– …перед лицом товарищей торжественно обещаю, – покорно повторял сын.
– что…
– Что-что? – вскидывался Колька, не понимая.
– Не задавай вопросы! – не выдерживала Владлена. – Просто скажи: «что».
– Зачем? – не унимался будущий пионер.
– Господи, дай мне сил! – как положено в подобных сложных обстоятельствах, взывала мать к главному воспитателю и создателю всего и вся.
– При чём здесь Бог?! Мамка, ты сдурела?! У меня теперь в голове вообще всё
В ответ у Владлены чуть не сорвалось с ещё большей страстью: «О Господи!» – и щепоть сама потянулась ко лбу, чтобы перекреститься, но вовремя осеклась и только прорычала, как раненая тигрица:
– Хватить балаболить! Повторяй: «…что буду твёрдо стоять за дело рабочего класса…»
И так длилось каждый божий день в течение двух недель. В конце концов с грехом пополам Колька выучил клятву и мог, хоть спотыкаясь, умолкая в самых неподходящих местах, но всё же произнести полностью четыре магические строки, которые Владлена про себя называла «пионерской молитвой» и каждый раз прикусывала язык, боясь это ляпнуть при Кольке. Хотя как ещё назовешь этот текст, если не молитва: тут и обещания не грешить, и призыв к «высшим силам». Только заместо Христа у пионеров Ильич. Но по сути какая разница?
«Буду честно и неуклонно выполнять заветы Ильича – Законы юных пионеров» – концовка у Кольки получалась на ура, без запинки, прямо от зубов отскакивала. Мальчик словно радовался: наконец-то отговорил! На этих словах глаза у него загорались каким-то невозможным, яростным светом. «Словно архангел!» – любовалась мать сыном и зажимала рот ладонью, чтобы скрыть улыбку радости: того гляди заметит, поганец, решит, что мать насмехается. Но глаза её выдавали – наливались слезой. А Колька на самом деле с каждым звуком последних «аккордов» клятвы переставал что-то замечать вокруг себя и чувствовал, как набухают мышцы на руках, напрягаются ноги, распрямляется спина. Имя Ильича он уже не говорил, а выкрикивал мальчишечьим фальцетом. И, произнеся последний звук, не давая себе передышки, делал то, ради чего затевался весь этот ритуал.
– К борьбе за дело Коммунистической партии будь готов! – скороговоркой, захлёбываясь словами, словно от лица незримо присутствующей пионервожатой, приказывал сам себе Колька. После этого замирал на секунду, вытягивался в струнку, хотя, казалось, куда ещё больше, набирал полную грудь воздуха, вздёргивал поперёк лба правую руку в пионерском салюте и орал на всю мощь: «Всегда готов!» В это мгновение его словно не было ни в их небольшой комнатёнке, ни в Киеве, ни вообще на грешной земле. Так что Владлена, стоя рядом, успевала трижды мелко-мелко осенить сына крестным знамением.
Как-то, заглянув в церковь на окраине Киева – к тому времени большую часть их снесли или переделали под «общественные нужды», предварительно убрав купола да кресты, – она спросила у приходского священника про «пионерскую молитву». Особенно не давал ей покоя этот истошный крик: «Всегда готов!» Священник был человек, по всему видать, образованный. На её вопрос он улыбнулся и успокоил:
– Это всё Божье дело, душа моя. Ещё в Евангелии от Матфея сказано «vos estote parati» – «вы будьте готовы». На что христиане в той же Англии отвечали: «Semper paratus» – «Всегда готов»… – И добавил: – А что там про партию, так это, может, даже и к лучшему… Когда-то, в годы моего детства, это был девиз русских скаутов…
На этих словах батюшка осёкся, словно испугавшись чего-то, и не стал дальше ничего
Владлена не всё поняла из сказанного священником, но главное усвоила про Евангелие и Божий призыв. «Значит, дело хорошее», – решила про себя и стала с ещё большей одержимостью учить «пионерскую молитву» на пару с сыном…
Хотя было ещё довольно рано – гастроном, в котором работала Владлена, открывался в восемь, а на работу надо было приходить за час до открытия, – по Крещатику уже вовсю весело позванивали, скрежетали новенькие трамваи «тяни-толкаи». Добегал такой железный вагончик до конечной, вагоновожатый переходил назад, в другую кабину, и трамвай отправлялся в обратный путь.
В небе сияло июльское солнышко. Пахло зреющими каштанами. Улица, только что умытая поливалками, дышала свежестью, высыхая на глазах.
У больших стеклянных дверей центрального «Сорабкопа» маячил Семён. Владлена издалека заметила его, но продолжала идти как шла – лёгким, быстрым шагом, помахивая ридикюлем, как девчонка. Не удержалась и метров за сто до гастронома ускорила шаг, а там и вовсе перешла на бег.
«Вот же трясогузка! Подставляется», – сердито подумал Семён и тут же поймал себя на мысли о том, что на самом деле ему нравилось, с какой непосредственностью, с какой горячностью, даже отчаяньем кинулась Владлена в омут их любовного приключения. История длилась вот уже скоро как полгода и удивительным образом не только не надоедала Семёну, а даже наоборот, ещё больше увлекала. Он стал замечать в себе проявления некой не свойственной ему, чекисту со стажем, слабости. Стоило не встречаться с Владленой неделю, как он начинал испытывать беспокойство, настроение портилось, всё и все вокруг раздражали. Он срывался на жену и даже на детей.
Семён умел судить о себе и своих поступках здраво, что называется, со стороны. Ко всему прочему, он любил читать и с удовольствием, с упоением, доходящим порой до какого-то неистовства, набрасывался на книги, в которых находил для себя новые и полезные сведения. За книгой он порой мог просидеть далеко за полночь, чтобы потом ни свет ни заря вскочить невыспавшимся, с воспалёнными глазами, но с чувством радостного возбуждения от переполняющей его новой увлекательной информации. Чтение действовало на него как морфий: чем больше он читал, тем больше хотелось. Жена Сонька ни черта в этом не понимала и считала полной блажью.
Попытка приобщить её к чтению завершилась ничем. Семён поначалу доходчиво и ласково объяснял пользу от книг, но, увидев в глазах супруги тупое безразличие, стал сердиться, а потом «дошёл до точки кипения» – одно из выражений противной Сонькиной сестры. Та вечно науськивала Соньку против него – мстила таким образом Семёну за то, что он делал свою работу, не желая никак понять, что если не будет её, как она же выражалась, «шмонать» Семён, то это сделают его коллеги по цеху – и тогда пиши пропало: закроют дуру и сошлют лес валить лет так на десять, а то и больше. И это в лучшем случае. В худшем, понятно, просто к стенке. После таких дел быстро установят все родственные связи и выведут на чистую воду и сестру младшую, и его, раз уж по воле судьбы он прилепился к этой семейке. И не помогут никакие оправдания и никакие старые заслуги: конец карьере, конец службе. И это опять же в лучшем случае. Времена сейчас неспокойные – враги народа повсюду, так что, не ровён час, попадёшь под горячую руку да за компанию. И тогда ничего не попишешь: лес рубят – щепки летят.