Домашний зверинец
Шрифт:
Конечно, тридцать две белые крысы, которые «умерли все в один день, вместе, как жили» от разряда молнии, — это, может быть, и придумано для красного словца. Кошка Эпонина, которая встречает гостей, провожает их в гостиную и почти внятно говорит им: не волнуйтесь, хозяин скоро придет, — или кот Пьеро, который требовал, чтобы хозяин возвращался домой не позже полуночи, — тоже могут показаться плодами фантазии. Но только тому, кто сам не имел дела с кошками. Ведь побежать впереди человека и показать ему дорогу в доме или загнать полуночника в постель — это для кошки дело совершенно обычное. Животные у Готье думают и действуют почти как люди — но при этом они вовсе не похожи на животных из сказок, притчей или басен, они узнаваемые, живые звери с четырьмя лапами и хвостом.
Поль Петитье считает, что животные, описанные Готье, страдают еще по одной причине: они мучаются оттого, что силятся, но не могут говорить по-человечески. На мой взгляд, дело обстоит противоположным образом. Готье пишет: «Часто животные смотрят на вас, и в глазах их читается вопрос, на который вы не можете ответить, поскольку люди еще не нашли ключ к языку животных». Это люди силятся понять звериный язык — и некоторым из них — как, например, Готье — это удается.
Что же касается черной меланхолии, которой, по мнению Петитье, полна книга, то ее, как мне кажется, уравновешивает фирменная ирония Готье; его описания
Между прочим, этот иронический эффект усиливается, особенно для современного читателя, тем, что все повествование Готье о его собственных домашних животных ведется от первого лица множественного числа; когда Готье пишет, например: «Как-то раз один из наших друзей, вынужденный на несколько дней оставить Париж, доверил нам на это время своего попугая», речь идет не о друге всей семьи и не о том, что попугая доверили Готье и его родным. «Мы» — это всегда сам Готье. Эта форма унаследована от журналистики: в XIX веке в театральных или художественных рецензиях многие журналисты, в том числе и Готье, часто писали «мы считаем» или «с нашей точки зрения», но в статьях и у Готье, и у его современников это «мы» чередуется с «я». Напротив, в «Домашнем зверинце» повествование от первого лица множественного числа выдержано последовательно, с начала до конца, и я сохранила эту особенность в переводе.
В конце уже цитированного фрагмента из «Изящных искусств в Европе» Готье писал:
Франциск Ассизский называл ласточек своими сестрами, и это дружеское именование навлекло на него обвинения в сумасшествии, несмотря на его святость; а между тем он был прав: разве животные не смиренные братья человека, не его друзья низшего порядка, так же, как и он, созданные Господом и с трогательной кротостью идущие тем путем, какой был им заповедан при сотворении мира? Бить животных — деяние безбожное и варварское; это все равно что бить ребенка. Люди темного Средневековья едва ли не боялись животных, ибо их глаза, полные немых вопросов и смутных мыслей, казались им освещенными демонической злобой; в Средние века их порой обвиняли в колдовстве и сжигали их так же, как сжигали людей. Одним из славных завоеваний цивилизации будет улучшение участи животных и избавление их от любых мучений [7] .
7
Gautier T. Les beaux arts en Europe. T. 1. P. 71–72.
Кошки, собаки и лошади, которым повезло принадлежать Теофилю Готье, были избавлены от мучений — во всяком случае, от тех, какие причиняют животным люди. О своих двух пони, Джейн и Белянке, Готье пишет: «Как все животные, которых хозяева любят и холят, Джейн и Белянка очень скоро сделались совершенно ручными». Главное слово здесь — «любят».
А может быть, права все-таки Поль Петитье и пес Замор не репетировал по ночам польку и жигу, а кошка Эпонина не сидела за столом перед собственным прибором, хотя и без ножа и вилки? Да, наверное, в «Домашнем зверинце» не обошлось без преувеличений, но как хочется верить, что все рассказанное в книге — чистая правда!
Перевод выполнен по изд.: Gautier Т. Menagerie intime. Paris, 1869.
I
Старые времена
Нас не раз изображали в карикатурном виде: одет в турецкое платье, полулежит на подушках в окружении кошек, а те бесцеремонно усаживаются хозяину на плечи и даже на голову [8] . Карикатура всегда преувеличивает, но говорит правду; мы должны признаться, что издавна питаем ко всем животным вообще, а к котам и кошкам в особенности, нежные чувства, достойные брамина [9] или старой девы. Великий Байрон возил с собой целый зверинец и начертал на могиле своего верного ньюфаундленда Боцмана в парке Ньюстедского аббатства стихотворную эпитафию собственного сочинения [10] . Но нас не обвинишь в подражании великому поэту, ведь наше пристрастие дало себя знать в ту пору, когда мы еще не выучились читать.
8
Эта карикатура Надара (наст, имя и фам. Гаспар-Феликс Турнашон), где изображен Готье в окружении кошек, датируется 1858 годом. Она помещена в нашей книге на контртитуле.
9
Браминам, высшей из четырех каст в Индии, предписано любить всех живых существ и щадить жизнь животных.
10
Ньюстедское аббатство с середины XVI века перестало быть монастырем; король Генрих VIII даровал его предку лорда Байрона. Поэт унаследовал аббатство от отца и возвел там мавзолей своему любимому псу Боцману (Boatswain); на памятнике значатся годы жизни ньюфаундленда (май 1803 — 18 ноября 1808) и помещены эпитафии в стихах и в прозе. Под «зверинцем» подразумевается дрессированный медведь, которого Байрон в 1807 году привез из путешествия по Шотландии в Кембридж; поэт говорил, что собирается «учить его на профессора».
Поскольку один остроумный человек готовит сейчас к печати «Историю животных от литературы» [11] , мы взялись за эти заметки с тем, чтобы он мог почерпнуть из них точные сведения о животных в нашей жизни.
Самое давнее наше воспоминание на эту тему относится ко времени нашего переезда из Тарба в Париж [12] . В ту пору нам было три года, что делает весьма сомнительным утверждение господ де Мирекура и Вапро, сообщающих, будто мы получили «довольно посредственное образование» в родном городе [13] . В столице нас охватила ностальгия, неожиданная для ребенка. Говорили мы только на гасконском наречии, а тех, кто изъяснялся по-французски, не считали «своими». Посреди ночи мы просыпались и спрашивали, когда же нас наконец отвезут назад в Гасконь.
11
Эта книга Жоржа Докуа (1863–1927) вышла уже после смерти Готье, в 1896 году, под названием «Животные и литераторы»; речь в ней идет о домашних животных, принадлежавших знаменитым писателям. Есть в ней и глава о поэте и драматурге Эмиле Бержера, зяте Готье. Автор расспрашивает Бержера и его жену Эстеллу, младшую дочь Готье, о животных писателя — и получает в ответ раскавыченные цитаты из «Домашнего зверинца».
12
Переезд из Тарба в Париж, происшедший в 1814 году, был связан с назначением отца Теофиля, Пьера Готье, на должность заместителя начальника парижской налоговой службы.
13
Эжен де Мирекур (наст, имя и фам. Шарль-Жан-Батист-Эжен Жако) в 1850-е годы выпустил целую серию брошюр — как правило, чрезвычайно недоброжелательных и язвительных — под общим названием «Современники», посвященных современным французским писателям. Брошюра о Готье вышла в 1857 году; она полна фактических неточностей: неверно названа дата рождения писателя (31 августа 1808 года вместо 30 августа 1811) и дата его переезда в Париж (1822 вместо 1814); соответственно, Мирекур утверждает, что до 1822 года Готье учился в коллеже родного Тарба. Та же неверная информация повторена в первом издании «Всеобщего словаря современников» Гюстава Вапро (1858). Между прочим, сам Готье, приехав в Тарб в 1860 году, с удивлением узнал от директора коллежа, что в нем демонстрируют парту, за которой сидел будущий знаменитый писатель, и утверждают, что учился он прекрасно.
Никакие сласти нас не пленяли, никакие игрушки не забавляли. Ни барабаны, ни трубы не могли развеять нашу печаль. В числе неодушевленных предметов и живых существ, по которым мы тосковали, был пес по имени Тазик [14] . Разлука с ним была так тяжела, что однажды утром, выбросив в окошко наших оловянных солдатиков, нашу немецкую деревню с разноцветными домиками и нашу ярко-красную скрипку, мы собрались последовать за ними, чтобы как можно скорее воссоединиться с Тарбом, гасконцами и Тазиком. Нас вовремя ухватили за край курточки, и тут наша нянька Жозефина придумала сказать, что Тазик тоже соскучился и нынче вечером приедет к нам в дилижансе. Дети принимают на веру самые неправдоподобные вымыслы с величайшим простодушием. Для них нет ничего невозможного; главное — не обманывать их ожиданий, ведь они все равно ни за что не откажутся от своей навязчивой идеи. Каждые пятнадцать минут мы спрашивали, не приехал ли уже Тазик. Чтобы нас успокоить, Жозефина купила на Новом мосту собачку, которая слегка походила на пса из Тарба [15] . Мы не сразу ее признали, но нам сказали, что путешествие очень сильно меняет собак. Это объяснение нас удовлетворило, и собачка с Нового моста водворилась у нас на правах подлинного Тазика. Пес этот был очень ласковый, очень милый, очень добрый. Он лизал нам щеки и не брезговал дотянуться языком до хлеба с маслом, который подавали нам на полдник. Мы жили с ним душа в душу. Однако мало-помалу лже-Тазик сделался печален, неловок, малоподвижен. Он свертывался клубком с большим трудом, утратил всю свою веселость и игривость, тяжело дышал и ничего не ел. Однажды, гладя его, мы нащупали на его сильно вздутом животе шов. Мы позвали няньку. Она пришла, вооружилась ножницами, разрезала нитку, и Тазик, освобожденный от каракулевого пальто, в которое втиснули его торговцы с Нового моста, чтобы выдать за пуделя, предстал перед нами во всем своем жалком дворовом уродстве. Он растолстел, и чересчур узкое платье его душило; вызволенный из этого панциря, он тряхнул ушами, потянулся и стал радостно скакать по комнате, ничуть не стыдясь собственного уродства и наслаждаясь вновь обретенной свободой. К нему вернулся аппетит, а отсутствие красоты он возместил нравственными совершенствами. Тазик, истинный сын Парижа, помог нам забыть Тарб и высокие горы, видные из окна; мы выучили французский и сделались, по примеру Тазика, настоящим парижанином.
14
В оригинале этого пса зовут Cagnotte (Каньот) — слово, означающее небольшой таз, в котором давят виноград на юго-западе Франции.
15
Парижский Новый мост во времена детства и юности Готье был главной «торговой площадкой», где продавали собак — чаще всего дворняжек, в которых смешалось очень много разных пород.
Не следует думать, будто эта история выдумана нарочно ради того, чтобы повеселить читателя. Все сказанное — чистая правда; отсюда нетрудно сделать вывод, что продавцы собак времен нашего детства не хуже лошадиных барышников умели приукрашивать свой товар и обманывать покупателей.
После смерти Тазика мы обратили свою любовь на кошек как животных более оседлых и привязанных к дому. Мы не станем здесь вдаваться в подробности. Кошачьи династии, не уступающие в многочисленности династиям египетских фараонов, сменяли друг друга под нашей крышей; несчастные случаи, бегства и смерти уносили их одну за другой. Все они были любимы, обо всех мы горевали. Но жизнь соткана из забвений, и память о котах истончается так же, как и память о людях.
Как грустно, что срок жизни этих смиренных друзей, этих меньших братьев настолько короче, чем у их хозяев.
Коротко помянув старую серую кошку, которая брала нашу сторону против наших родителей и кусала за ноги матушку, когда та бранила нас или собиралась наказать, перейдем к Хильдебранту, коту романтической эпохи. В этом имени очевидно желание оспорить Буало, которого мы в ту пору недолюбливали и с которым позже примирились. У него сказано:
Поистине смешон безграмотный талант, Кому героев всех милее Хильдебрант [16] .16
Буало Н. Поэтическое искусство, III, 242–243. Исторический Хильдебрант, или, точнее, Хильдебранд I (ок. 690 — ок. 751) — родоначальник рода Нибелунгов, состоявшего на службе у королевской династии Каролингов (хотя ниже Готье поминает в связи с ним другую, еще более древнюю франкскую династию — Меровингов). У Буало Хильдебрант служит символом архаической средневековой дикости; романтики, напротив, превозносили все средневековое, и Готье тоже не остался в стороне от этой тенденции, хотя очень рано начал высмеивать неумеренное увлечение Средними веками. Уже в сборник «Юнофранцузы» (Les Jeunes France, 1833) он включил рассказ «Элиас Вильдманстадиус, или Человек Средних веков»: заглавный герой, описанный с нескрываемой иронией, «живет в девятнадцатом веке с душою пятнадцатого», и дом, построенный в 1550 году, кажется ему чересчур новым.