Домик на краю земли
Шрифт:
Я приближаюсь — несколько торопливых шажков подальше от опасности, попытка убежать; несколько птичек замерли, готовясь взлететь; еще ближе — и вся стайка не выдерживает…
Никакие иные проявления природы на этом побережье не кажутся мне более таинственными, чем уносящиеся птичьи созвездия. Они формируются, как я уже говорил, в мгновение ока и сразу же обретают общую направленность воли. Птицы, кормившиеся на расстоянии нескольких ярдов друг от друга, занятые только собой, внезапно сплачиваются в едином порыве и улетают, поднимаясь в воздух словно по команде. Они избирают единое направление полета, колебля множество маленьких тел совершенно согласованно, и как единое целое, ложатся на курс, избранный этой групповой волей. Я хочу лишь добавить, что из их числа вовсе не выделяется птица-лидер. Будь у меня больше времени, я бы с удовольствием побеседовал об этой внезапно рожденной групповой воле и моменте ее образования, однако не хочу перегружать
Существует ли некая физическая взаимосвязь между этими созданиями природы? Сообщаются ли они между собой с помощью каких-либо токов, протекающих в них во время полета? Рассказывают, что крупные косяки рыб производят массовые согласованные эволюции. Однажды я наблюдал подобное явление, но об этом позже.
По-видимому, нам нужно овладеть иным, более мудрым, может быть даже мистическим, пониманием животного мира. Отрезанный от природы, существующий с помощью искусственных, выдуманных навыков и приемов, человек нашей цивилизации созерцает создания природы сквозь увеличительное стекло своих знаний. Мы относимся к животным снисходительно благодаря их кажущейся незаконченности. Их судьба нам кажется трагической, предопределившей для них более низкую ступень развития по сравнению с человеком Мы ошибаемся и ошибаемся невероятно. О животных нельзя судить по людским меркам. В мире более древнем и совершенном, чем наш мир, они существуют как вполне совершенные и законченные создания, одаренные диапазоном ощущений, давно утерянных человеком, либо чувствами, ему недоступными: они живут в мире слов, которых мы никогда не услышим. Животные не являются ни нашими братьями, ни подчиненными, это другие народы, подобно нам пойманные в сети жизни и времени, товарищи в свершении земных трудов.
Послеполуденное солнце, красное, как раскаленное железо, склоняется к горизонту; прилив вползает вверх по пляжу, и пенная кромка окрашена в необычный малиновый цвет; в нескольких милях от берега грузовой пароход, появившись на горизонте со стороны отмелей, пробирается на север.
Случилось так, что мягким сентябрьским утром, когда я подошел к окну, выходящему на запад, в сторону топей и по-осеннему голубых проток, среди чаек распространилось непонятное волнение. Наступающий прилив успел оттеснить птиц на возвышенные бары и банки, усыпанные гравием. И вот с этих-то островков, словно серебристые облачка, срывались целые стаи и уносились на юг в стремительном бегстве. Это был настоящий шторм крыльев. Я заметил, что чайки летели необычно низко. Заинтересовавшись, я пожелал узнать причину суматохи и выскочил на бельведер моей дюны. Глядя вслед исчезающим чайкам, я в то же время вопросительно посматривал на небо и вскоре увидел высоко над птицами и несколько позади них орла, приближавшегося ко мне сквозь воздушный простор. Он появился в голубом небе из-за плюмажа облака, нависающего над землей, и направлялся к югу, в сторону открытого океана, паря на совершенно неподвижных крыльях. Судя по всему, линия его полета совпадала с изгибами какой-то протоки далеко под ним.
В устье лагуны, у Нозета, немало песчаных баров. Во время отливов там кормятся многочисленные местные чайки, а также их соседи, населяющие топи Когда орел приблизился к барам, мне захотелось узнать, станет ли он снижаться или повернет в море. Не произошло ни того, ни другого: над входом в лагуну он повернул снова на юг, сообразовав полет с линией берега, и скрылся из виду.
В течение осени я встречал эту птицу не раз и научился предсказывать появление орла по тому ужасу, который немедленно охватывал чаек. Однако полагаю, что это был плешивый орел Halixtus leucocephalus leucocephalus. Как писал Форбуш, «этому виду свойственно питаться исключительно рыбой».
Я ни разу не замечал, чтобы орел проявлял какой-либо интерес к беглянкам; однако, видимо, чайки могут вызвать некоторый энтузиазм у орла, когда он голоден, а те нагуляли жиру. Так или иначе, но чайки боятся его. В толпе серебристых чаек, сидящих на возвышениях посреди затопленного пространства, я часто замечал черноспинных чаек — «священников»; эти дородные гиганты при появлении орла искали убежища вместе с остальными птицами.
Орлы на Кейп-Коде вовсе не редкость. Они залетают сюда в качестве посетителей, отыскивают удобный район и утверждают себя полновластными хозяевами этих мест. Обычно они занимаются рыболовством в песчаных заливах и бухтах, предпочитая более изолированные внутренние водоемы Кейп-Кода. С близкого расстояния хорошо видно, что плешивый орел — темная птица с коричневым туловищем и абсолютно белыми хвостом, шеей и головой. Мне никогда не удавалось хорошенько рассмотреть этого истемского визитера, но один из служащих Береговой охраны рассказал мне, как однажды вспугнул такого орла в зарослях протоки, ведущей в топи. Сначала он услыхал трепыхание крыльев и хвостового оперения, а затем увидел и саму птицу, поднимающуюся из ярко-зеленой чащи.
Со времени моего поселения на Кейп-Коде я не переставал удивляться количеству мигрирующих сухопутных птиц, попадавшихся мне в дюнах. Я был готов к тому, чтобы встретить на пляже серых болотных куликов или морских уток-чернетей, купающихся в волнах, поскольку они прирожденный прибрежный народец; но появление над сентябрьскими дюнами красногрудых поползней или встреча с очаровательной черно-желтой славкой, которая присела на конек моей крыши, повернувшись черно-крапчатым хвостиком в сторону океана, оказались для меня полной неожиданностью. Однако все по порядку. Начну с того, каким образом воробьи и другие птахи добираются до здешнего побережья.
Первыми посетителями-чужаками оказались всевозможные воробьи. Летом на Кейп-Коде обитает несметное количество воробьев, поскольку земля, занятая лугами и топями, представляет собой прекрасное обиталище для многих видов пернатых. Пройдитесь летней порой по этим лугам, и вы увидите, как из травы, почти выжженной солнцем, вырвутся одиночки и стайки. Они тут же спрячутся где-нибудь в стороне либо станут внимательно наблюдать за вами с высоты телеграфных проводов, протянутых Береговой охраной. Особенно многочисленны певчие воробьи. Эти симпатичные певцы и певуньи селятся с большим удовольствием как посреди топей, так и в дюнах. Однако прибрежные воробьи предпочитают держаться ближе к границе топей и невысоких солончаковых трав. Острохвостый воробей любит укрываться в глубине колеи, оставленной колесами повозки. Здесь же можно встретить странного саранчового воробья Coturniculus savannarum passerinus, который в рассеянном свете заката выводит две едва слышимые нотки своей необычно резкой песенки, напоминающей писк насекомого.
В начале сентября на топи Истема прилетают гудзонские каравайки. Для того чтобы увидеть их, я начал совершать прогулки в Нозет не как обычно, по пляжу, а прямиком через луга.
В тот год сентябрьские приливы накрывали и топи и луга, и когда я почти ежедневно пробирался по ним, каравайки то и дело вспархивали вблизи дороги, залитой водой, и начинали кружить в воздухе, предупреждая своих сородичей об опасности. Когда я прислушивался, мне удавалось уловить ясно различимые ответы. И снова воцарялась тишина, и снова я слышал звуки осеннего мира и отдаленный рокот океанских волн, доносящийся из-за дюн. Добравшись до обширных лугов, я увидел, что они кишат воробьями: за какую-нибудь неделю птичье население увеличилось вдвое.
Стаи лисьих воробьев кормились повсюду. Мне доводилось вспугивать скопления саванных воробьев и семейства белошеих зонотрихий; отдельные белоголовые воробьи наблюдали за мной, укрывшись в кустарнике. Это было почти безмолвное столпотворение. Я слышал слабые «ципс» и «чипс», выражавшие тревогу, по мере того как проходил мимо, и ничего более. Спаривание завершилось, и казалось, что птицы были всецело заняты собственными персонами. Двадцать четвертого и двадцать пятого было дождливо и ветрено, а двадцать седьмого я увидел первых певчих птиц.
Погода прояснилась, я встал рано и принялся готовить завтрак. У меня выработалась привычка усаживаться лицом к океану, и поэтому, повозившись над столом, я увидел перед окном небольшую птицу необычного вида, суетившуюся в траве в поисках пищи. Сначала мне не удавалось как следует рассмотреть ее, так как она то и дело скрывалась в траве, словно в чаще. Однако вскоре она появилась вновь, проталкиваясь сквозь стебли, и я стал наблюдать за ней, оставаясь незамеченным. Этим певчим пионером оказалась канадская славка. Она была почти стальной окраски, пепельно-серой со спины и желтой снизу, с широкой полосой между брюшком и горлом. Славка выглядела очаровательным живчиком. Пичужка поскакивала по светлому песку, поклевывала семена, пробираясь сквозь заросли буроватых корешков, пестрея в утреннем свете. Морской ветерок колыхал макушки пожухлых трав над ее головой. Вскоре птица завернула за угол дома, продолжая поиски корма, и, когда после завтрака я вышел на воздух, ее уже не было.