Домик над обрывом

Нужно ступать очень осторожно, чтобы не услышала Великанша, или уж сразу бежать. Великанша весь участок двумя шагами меряет. Шаг с крыльца – курятник, ещё шаг – парник с помидорами. А больше ей никуда и не надо.

Помидоры у Великанши тоже великанские, с мою голову. Я одним таким помидором на весь день наесться могу. Правда, вкус у них почему-то совсем не помидорный, а какой-то… сырный, что ли, а иногда как у влажного кекса с цукатами. А бывает, что и котлетный с кетчупом. Вот и я удивляюсь. В Сосновке эти помидоры никому покоя не дают – всем охота узнать, где Великанша

А вот дальше парника лучше не заходить – можно в ущелье свалиться, там такой глубокий обрыв, что взгляд до дна не достаёт. С гор спускается туман и течёт по ущелью, как река. Великая туманная река. Кажется, что можно наступить на неё и перейти на другой берег с точно такими же, как у нас, дачами, яблонями и низкими частоколами, и грядками, разбитыми на выступах на склоне горы.

Я туманной реки уже не боюсь. Это только поначалу стоишь на краю обрыва и, пока голова во все стороны кружится, цепляешься за смородиновый куст. И всё-таки только Великанше могло прийти в голову поселиться в таком странном и жутком месте – прямо над обрывом. Когда дует сильный ветер, кажется, что деревянный домик сорвётся с насеста и полетит в ущелье вверх тормашками.

Но так уж у них, у великанов, повелось – в горах жить. Они горы любят. Они сами как горы. Даже когда умирают, превращаются в огромные валуны. Если идти от Сосновки всё время вверх, можно много таких валунов найти. Например, под Малиновым холмом бежит ручей – такой ледяной, что, если зачерпнуть из него воды и выпить, сердце тут же замёрзнет. Вот на берегу этого ручья и лежит один такой великан. Наклонился к самой воде и окаменел.

Я спрыгиваю с крыльца и спускаюсь по дорожке из белых плит, между которыми торчат хохолки травы, к чёрной смородине – она, как и всё остальное в саду Великанши, выше меня головы на две. Растопырила ветки-крючья и стоит, изучает меня пристально сотней чёрных глазок. Но я ловчее. Дёргаю ягоды и складываю в пластиковую коробочку. Кончики пальцев становятся красивые, фиолетовые. Позавтракаю на Барбарисовой горе. В рюкзаке ещё полпачки овсяного печенья. Ну всё, пора бежать.

– Куда это ты намылилась в такую рань?

Великанша! Я медленно оборачиваюсь. Тут главное не делать резких движений.

Прямоугольная голова едва помещается в окошке ванной. Великанша зачем-то прорубила себе в ванной окно, и выходит оно прямо на смородиновый куст. Она подозрительно щурится и морщит губы. Внешность у неё – что-то среднее между боксёром и борцом сумо. Во всяком случае, от её шагов тоже земля вздрагивает. И смотрит она так, словно вот-вот наподдаст.

Обычно она ходит в панамке или в косынке, завязанной под затылком, но по утрам, вот как сейчас, на голове у неё ничего нет, только короткие седые волосы, так что она кажется ужасно лысой. Зубная щётка в огромном кулаке похожа на зубочистку, и я тут же вспоминаю, как Великанша вот этими вот ручищами всаживает в землю лопату по самый черенок. Или как ворочает гигантским половником в кастрюле, которой нужны все четыре горелки, чтобы варить. Или как кур хватает. Цап – и не вырвешься. Прямо крокодил. С Великаншей лучше не шутить. С ней вообще лучше не разговаривать. Такой уж у великанов характер: они спокойны и безобидны, только когда окаменеют.

Ой, она ведь спросила что-то! А, куда я намылилась. Нужно обязательно отвечать, когда великан задаёт вопрос, а не то хуже будет. Спохватившись, я выпаливаю:

– Я гулять.

– А завтрак?

– У меня с собой! Ну пока!

– Стой-постой, карман пустой! У нас молоко кончилось, забеги к Руфе.

Вот почему надо действовать быстро и тихо, как снежный барс. Теперь-то всё, надо идти к этой ужасной Руфине, потому что у Великанши кончилось молоко.

Я волочусь на кухню, беру деньги и бутылку. Эту пузатую штуковину никак не пристроишь в рюкзаке – топорщится и выпирает, как какой-то инопланетянин. Но с Великаншей не поспоришь. Лучше молча взять и уйти.

Когда удаётся отловить меня и что-нибудь поручить, у неё сразу поднимается настроение. Я никогда не буду такая противная, хоть я ей и внучка. Я что же, получается, тоже великанша? Ну да, это уже сейчас по носу видно. Только я пока детёныш, но когда-нибудь, наверное, вымахаю в настоящую громадину. Великанша этого очень ждёт. Каждый раз, когда мы приезжаем к ней в гости, она первым делом подводит меня к дверному косяку на кухне и отмечает фломастером, докуда я выросла, и от каждого сантиметра в восторге. Сразу песни начинает петь, великанские народные. Если я и дальше так расти буду, придётся, чтобы в классе не дразнили, насовсем в горы переселяться и всю жизнь помидоры выращивать, пока не окаменею.

Хотя, может, ещё пронесёт. Вот мама так и осталась маленькая и красивая. У неё в детстве нос тоже рос, рос, а потом перестал, одумался.

За забором уже маячит красная кепка. Это Мальчик меня дожидается. Майка у него тоже красная. И шорты. Ну нравится ему этот цвет. Он даже щеками умеет краснеть, когда вздумается. Из-за того, что он такой красный, его отовсюду видно, в лесу не спрячешься.

Если Великанша прямоугольная, то Мальчик скорее круглый. Как-то по-хорошему круглый: глаза у него большие и внимательные, как у тюленя, очки совершенно круглые и коленки как мячики, не то что у меня – острые и костлявые. Может, он тоже будущий великан?

Мальчик ковыряет носком траву, чтобы кроссовки позеленели, а то какие-то они слишком белые. Его пока никак не зовут, я его только вчера придумала. Так что да, он воображаемый, поэтому в основном молчит. Иногда говорит «угу». Ходит за мной и слушает. И кивает. Я его придумала, потому что одной гулять скучно, а к Руфине в одиночку ходить так вообще опасно. Я его потом получше придумаю.

Мы идём по дороге вверх, мимо огородов и дач, и с каждого участка к нам наклоняются яблони. Яблоки ещё зелёные, в лучшем случае желтоватые, так что пусть ещё повисят.

Издалека мычат и звенят колокольчиками невидимые коровы – в горах всё очень хорошо слышно. В ущелье эхо вырастает большое и гулкое, и кажется, что это не коровы, а какие-то динозавры. Мы идём, а в это время над нашими головами невидимые коровы, оттолкнувшись от одного холма, неспешно перелетают на другой.

Воздух густой и мокрый, это брызги туманной реки до нас достают. Пахнет дождём, травой и навозом. Коровы невидимые, а навоз настоящий. Но, если не знать, что это навоз и не думать о нём, то пахнет приятно – сеном и землёй.