Доминанты
Шрифт:
Я поступила в институт, а потом родила сына (своего внука Алла соизволила увидеть только через год). Конечно, я стала безумной мамочкой, сходящей с ума от любви и беспокойства: муж мужем, но мое родное, божественное, единокровное – мой сын – средоточие Вселенной, самое правильное событие в моей покореженной судьбишке. Я задыхалась от непередаваемой нежности. Когда у Пети начинался насморк или слезился глазик – я тут же вызывала «скорую». Бабушка и тут подключила свои ядовитые способности вмешиваться во все и придумывала правнуку несуществующие болезни ради удовольствия таскать нас с ним по врачам и сдавать бесконечные анализы. В какой-то момент я на все плюнула и послала ее подальше, запретив давать советы: после очередной консультации у профессора, выписавшего нам лошадиную дозу кальция от рахита, чего не было и в помине, у сына начались судороги.
Со
После окончательного разрыва с матерью в моей голове стало потихоньку проясняться, и выстроилась довольно логичная картина. Ненужный мешающий всем ребенок от нелюбимого человека, безумно похожий на своего отца, а значит, изначально с дурными наклонностями, которые надо подавлять всеми возможными способами. Ради прогресса в формировании личности ему можно пригрозить сдать его как ненужную вещь в детский дом или отдать цыганам. Его необходимо самоотверженно лечить, вгоняя иглы шприцев в попу, совершенно не думая о необходимости данного лечения, или мазать его в промежности безумными мазями так, чтобы ребенок корчился от боли. Чтобы девочка не простуживалась и не сбрасывала одеяло, ее можно и нужно привязывать веревками к кровати, а чтобы хорошо училась – кормить в наказание за плохие оценки склизкой овсянкой, вызывающей рвотные приступы. Это нормально. Это часть воспитания. А то, что ребенок кричит по ночам от страха смерти, – неважно, пройдет само собой, когда-нибудь… Они не понимали, что творят со мной. Не видели ни малейшей неправильности в своих поступках, считая их единственно возможными и правильными. Какой демон туманил их глаза и разум – до сих пор остается без ответа. Как интеллигентные люди с высшим образованием, неглупые, незлые, в принципе могли сотворить нечто подобное?
Я знаю, что моя мать бежала от бабушкиного деспотизма, поскольку тоже довольно сильно от него пострадала. Бежала сломя голову от ее железной невыносимой хватки. Замуж здесь, потом в другую страну, а впоследствии – за океан. Ей тоже досталось. Досталось, когда ее отец, мой дед, лечил ее от астмы весьма оригинальным способом. Он был инженером авиации, работал с космонавтами и как-то раз засунул ее в центрифугу, где их тренировали. От астмы она избавилась, но ужас пережила немалый. Впрочем, он хотел ей добра. Она тоже испила боли через край. К примеру, когда ей в детстве вырывали практически наживую, без анестезии (после двух порций мороженого) миндалины в больнице. Мама говорила, что при сильном стрессе у нее всегда встает комок в горле, она задыхается и не может дышать, а горло пронзает та же, никуда не ушедшая боль.
Еще один ее страх произошел от романтической влюбленности в Муслима Магомаева, по которому тогда сходило с ума много девушек. Бабушка посчитала свою дочь ненормальной и попыталась запереть в психиатрической больнице. К счастью, мама забаррикадировалась в кабинете заведующей и успела позвонить отцу, который ее и спас от грозившего приема ненужных транквилизаторов, а может, и от чего похуже.
А потом мать заставила ее выйти замуж и родить меня. Двадцатилетняя девушка… Нужен ли ей тогда был ребенок, еще один камень на шею кроме уже имевшегося полновесного «ожерелья»? Она признавалась, что хотела умереть. Она еле спасла себя и отдала меня как жертву на откуп, на заклание свирепому Молоху, наслаждающемуся мучениями близких и считающим себя единоличным правителем собственной империи, где только его воля имеет значение и только его слова – непреложная истина. Иногда мне становится ее жаль, в душе появляется сочувствие, но я все равно не понимаю и не принимаю ее поступков, ибо они чудовищны.
Чтобы понять и попытаться принять ее, я читала биографические книги Нины Берберовой о Чайковском и Бородине, великих русских композиторах. Может быть, там я найду разгадку? Психика гениев устроена странно и нестабильно, рядом с ними должны находиться те, кто сможет принимать их такими, какие они есть, несмотря на все выверты, чудачества, неадекватность, в какой форме они бы ни выражались. Я стала осознавать трагедии таких людей, необходимость смирения, сострадания, принятия их сущности, но в то же время принять ее сама не могла – слишком сильна была моя собственная боль.
Моя мать до сих пор играет в детство, а может, она и осталась отчасти ребенком, как и я сама… Порой это принимает слишком причудливые формы…
Кристофер
У моей мамы есть маленький игрушечный поросенок, которого зовут Кристофер. И я его долгое время ненавидела. Только не подумай, что я сошла с ума – я в полном уме и, как говорится, в здравом рассудке. Только иногда мне хотелось утопить Кристофера или сжечь. Моя мама всегда очень любила игрушки. Мягкие, резиновые, плюшевые… Медвежат, зайчат, поросят, собачек… Ну любит человек игрушки, скажешь ты, это его право. В конце концов, это вполне безобидно. Не совсем, горько возражу я. Вот послушай.
С детства мама обожала игрушки и, когда выросла, тоже продолжала их коллекционировать, и все ее старые игрушки были всегда при ней, она увезла их с собой в Америку, набив ими целый чемодан. Таможенники на границе посмотрели на нее с любопытством, но ничего не сказали. Ты знаешь, что родив меня в двадцать лет, по принуждению матери, она скинула меня ей и лишь изредка навещала, а потом, после моего совершеннолетия, уехала за океан.
Как-то раз она купила в магазине розового игрушечного поросенка с забавной мордочкой и назвала его Кристофером. Еще задолго до эмиграции мама начала увлекаться экстрасенсорикой (ты помнишь, я уже рассказывала) и была уверена в том, что она потенциально великий маг и может управлять своей энергией: лечить наложением рук, видеть пророческие сны… Так вот, мама решила, что если будет обращаться с игрушечным поросенком, как с настоящим человеком, он будет ей отвечать (разумеется, мысленно, на ментальном уровне), чувствовать, реагировать. Она стала брать его с собой на экскурсии, в рестораны и музеи, водила его в кино, читала книжки, шила одежду и разговаривала с ним, то есть делала все то, что никогда не делала со мной и для меня, когда я была маленькой. Не знаю, может, это наконец заговорил ее нерастраченный материнский инстинкт? Она с увлечением рассказывала мне о том, что в ресторане его сажают на отдельное место, и официанты обслуживают этого поросенка, как настоящего клиента. А почему бы им это не сделать, за чаевые-то? Ведь не слон, не собака – не укусит, не нагадит, тарелку не перевернет… Ну и что, скажешь ты, конечно это нонсенс, но пусть человек развлекается. Да, пусть, но при этом она не навещала нас годами, не звала к себе… Финансов не хватало – это понятно, но дело, увы, не в них.
Один раз, когда она приезжала сюда записывать с оркестром свою очередную симфонию, мы пошли покупать сувениры многочисленным ее знакомым и спонсорам. Увидев магазин элитной детской одежды и игрушек, она завернула туда. Я хотела заикнуться, что моему сыну ничего не надо (зная, что денег у мамы не так много), но не успела. Равнодушно окинув взглядом витрины, она сказала: «Ладно, пойдем отсюда, у Кристофера все есть». Она даже не вспомнила о своем внуке Пете! Я была в шоке. Разумеется, тогда я промолчала, потому что просто не могла поверить в происходящее, настолько оно показалось чудовищным. Я взрослый человек и не нуждаюсь уже в сказках и заботах, но такое пренебрежение ранит мою душу так же, как ранило и до этого всю мою жизнь, все детство. Она дарит и посвящает ему, Кристоферу, свои симфонии, при том что ни одной не подарила мне или своему внуку. Когда она видела в магазине симпатичную игрушку, то останавливалась перед ней и в задумчивости произносила: «У Кристофера уже столько игрушек, что ему больше не надо». Я немела от возмущения и боли и не знала, как на это реагировать, что сказать. Я оказалась в роли нелюбимой старшей дочери или падчерицы. К тому же, она всегда просила, чтобы мой сын не звал ее бабушкой, а величал по имени – не хотела стареть. Может быть, поэтому она практически игнорировала его существование внука и, даже если приезжала на месяц, видела его от силы раза два?
Я не знаю, Максим, как мне избавиться от моих демонов, до сих пор рвущих меня на части. Мое прошлое живо, оно болит у меня внутри, выворачивает наизнанку и не дает покоя. Иногда оно затухает, временно пригасает, для того чтобы в самый неожиданный момент вспыхнуть вновь и окатить снова адским смрадом, опалить мою душу и заставить ее корчиться в этом огне.
Максим обнял меня и притянул к себе. В этом жесте не ощущалось ни капли сексуальности или безудержного желания, и я была благодарна ему за это так же, как в прошлый раз за секс, освободивший меня.