Доминика из Долины оборотней
Шрифт:
– Не... не можешь? – я ничего не понимала. – Как это – не можешь? Разве это так сложно?
– Ты не понимаешь, – он отвёл глаза, и желваки заходили по его скулам – так сильно он стиснул зубы.
– Так объясни! – я едва не кричала. Глаза налились слезами от обиды. – Вчера ты был совсем другой. А сегодня...
– Я не думал, что ты заметишь, – пробормотал он.
– Чего я не должна была заметить? Что ты весь день нянчишься со мной, как с ребёнком, а не как с любимой девушкой? Я заметила, Фрэнк. Ты нежен, невероятно заботлив, ты носишься со мной, как с величайшей драгоценностью...
– Ты и есть для меня драгоценность. Величайшая в мире!
– Но при этом между нами словно бы стена. Невидимая, неосязаемая, но она есть. Тогда, на крыльце, мне вдруг показалось, что она исчезла... Но стоило Томасу вмешаться – и она рухнула назад. Что случилось?
– Там, на крыльце, я едва не нарушил свою клятву, – пробормотал Фрэнк, отводя глаза.
– Клятву? Какую клятву?
– Твоему отцу.
– О чём ты говоришь? И когда ты успел ему поклясться? И в чём?
– Этой ночью. Я ведь не ушёл, остался с тобой. Он не мог этого не заметить, и пришёл выяснить, в чём дело. И когда я объяснил... В общем, он не стал прогонять меня, но взял с меня клятву…
– Какую? Ну же, Фрэнк, скажи, наконец!
– Что я не прикоснусь к тебе до твоего перерождения.
Я сидела, открывая и закрывая рот, но слова не шли. В голове билось только одно слово: «ЧТО?!»
Как мог отец потребовать такую клятву? Как Фрэнк мог её дать? «Не прикасаться!» Да, сейчас я ещё не такая крепкая, какой стану после перерождения, и, возможно, кое-в-чём нам придётся себя ограничить. Наверное. Но вообще не прикасаться? Я же не настолько хрупкая, чтобы развалиться от прикосновения? Нет, это невозможно! Мне что, даже поцелуя придётся ждать ещё двадцать пять лет? Нет! Я сойду с ума раньше!
Я внимательнее взглянула на Фрэнка. Господи, да у него же в глазах самая настоящая боль. Почему? Он смотрел на меня так... Я даже описать этого не могла, но мне тут же захотелось забрать эту боль себе. Мысль о его странной клятве как-то сразу отошла на второй план, потом разберусь, сейчас важно другое – моему Фрэнку больно. Протянув руку к его лицу, я осторожно погладила его щеку, опасаясь, что он в любой момент отшатнётся. Но он лишь закрыл глаза и прижался щекой к моей ладони. Это обнадёжило.
– Фрэнк, что с тобой? – прошептала я. – Почему у тебя такое лицо... Словно тебе больно...
– Мне больно, Солнышко, от того, что я разочаровал тебя. Прости, прости. Если бы ты попросила луну с неба, я бы, наверное, её для тебя достал. Но я связан клятвой, и эту твою просьбу исполнить не могу. И это разрывает моё сердце.
Так, вот мы и вернулись к этой клятве. Отца, конечно, понять можно. Для него я и в пятьдесят – малышка, и в пятьсот останусь ею же. Но требовать подобной клятвы от Фрэнка! Запретить любые прикосновения!
Стоп! Любые?
Та-ак, кажется, выход найден! Нужно точнее формулировать свои требования, папочка!
– Фрэнк, не мог бы ты точно сказать, в чём именно поклялся моему отцу? – спросила я.
– Что я не прикоснусь к тебе, пока ты не станешь бессмертной, – ответил Фрэнк, похоже, несколько настороженный моим изменившимся тоном. А как же ему не измениться, учитывая, какое облегчение я испытала.
– Так и сказал? Что ты не прикоснёшься ко мне? И всё? Без уточнений?
– Да. Но какие тут нужны уточнения, и так всё ясно.
– Ой, не скажи. Фрэнк, если ты не заметил – я сижу у тебя на коленях.
– Да. На траве может быть роса, ты промокнешь...
– Фрэнк, а держать меня на коленях – это разве не значит прикасаться ко мне?
– Но... Роса...
– Ты сегодня полдня таскал меня на руках. Разве это не означает прикасаться ко мне?
– Но твоя рана...
– Скажи, когда отец застал тебя в моей комнате, что ты делал?
– Я лежал рядом с тобой и не давал тебе перевернуться на живот.
– Угу. И когда папа брал с тебя клятву, что ты делал?
– То же самое.
– И когда дал эту клятву – встал и отошёл?
– Нет. Стоило мне отпустить тебя, как ты начинала ворочаться.
– А папа велел тебе отодвинуться от меня?
– Нет, я же тебя держал, чтобы ты не сделала себе больно. Солнышко, я не понимаю, к чему ты ведёшь.
– А к тому, что, даже дав клятву моему отцу не прикасаться ко мне, ты продолжил ко мне прикасаться прямо у него на глазах, и он не имел ничего против. И когда ты принёс меня в клинику – тоже. Тогда в чём смысл этой клятвы?
– Он имел в виду другие прикосновения.
– Мало ли что он имел в виду!
– Твой отец старался защитить тебя, и я его понимаю.
– Да, но от чего именно он старался меня защитить? И тут мы переходим ко второй части твоей клятвы. Как долго тебе нельзя ко мне прикасаться?
– Пока ты не станешь бессмертной.
– Ага! Обрати внимание – он не сказал: «Пока она не вырастет», потому что я, к счастью, больше не вырасту!
– К счастью?
– Я и так уже оглобля, хватит!
– Как по мне – ты просто кроха.
– Ну, ещё бы, – пробормотала я себе под нос. Насколько я успела заметить, Фрэнк был примерно одного роста с дядей Гейбом, самым высоким в нашей далеко не мелкой семье, а это значит, что он был выше меня более чем на фут! Конечно, для него я была крохой. – И мой отец не сказал: «Пока она не станет взрослой», что тоже было бы логично. Я, кстати, уже вполне взрослая, мне пятьдесят, если ты не в курсе.
– Я в курсе, – улыбнулся Фрэнк.
– Но отец сказал: «Бессмертной». Как ты думаешь, почему он выбрал именно этот критерий?