Доминион. История об одной революционной идее, полностью изменившей западное мировоззрение
Шрифт:
Не Посидоний изобрёл этот термин. Как и многие другие выдающиеся философы, он обучался в Афинах, и в его рассуждениях заметно влияние одной из афинских философских школ. Её основатель, Зенон, сам прибыл в Афины издалека, с Кипра, в 312 г. до н. э., когда Деметрий Фалерский был ещё у власти. Зенон проводил занятия в Расписной стое, крытой колоннаде в центре Афин, поэтому его и его последователей прозвали стоиками. Как и Аристотель, они пытались разрешить противоречие между совершенством небесного порядка, основанного на математических законах, и беспорядком подлунного мира, которым правил случай. Предложенное ими решение было столь же радикальным, сколь и изящным: они отрицали само существование такого противоречия. Природа, учили стоики, была сама по себе божественной. Бог, дающий жизнь всей Вселенной, был деятельным разумом – Логосом. «Бог соединён с материей, пронизывая всю её и придавая ей [определённые] черты, и тем самым оформляя её и творя космос» [88] . Жить так, как велит природа, и значило жить так, как велит Бог. Мужчины и женщины, греки и варвары, свободные и рабы – все были равно наделены способностью отличать хорошее от плохого. Эту божественную искру внутри каждого смертного стоики именовали словом syneidesis – «сознание» или «совесть».
88
Александр Афродисийский. О
Но присущая всем людям совесть – не единственное проявление естественного права. Если всё мироздание по природе своей божественно, значит, всё, что ни делается, всё к лучшему. Не понимавшим этого в самом деле могло показаться, что могущественной Тюхе двигали только капризы; но с точки зрения стоиков, видевших во Вселенной живое существо, в котором причины всего происходящего переплетались в виде бесконечной сети, заброшенной в отдалённое будущее, ни одно из деяний богини на самом деле не было произвольным: «Если бы мог найтись такой смертный, который мог бы духом своим обозреть всю цепь причин, то он не мог бы ни в чём ошибаться. Ибо тот, кто знает причины будущих событий, тот, несомненно, знает всё, что произойдёт в будущем» [90] . Так писал Цицерон, который так восхищался Посидонием, что однажды даже попросил философа написать трактат о его, Цицерона, достижениях на государственном поприще. Нетрудно понять, чем стоическое учение привлекало римских государственных деятелей. Их завоевания, их власть над миром, их богатые трофеи и захваченные ими рабы, их положение в обществе, их достоинство и слава – всё это было уготовано им судьбой.
89
Клеанф. Гимн Зевсу, 4–5 (1. 537). Пер. М. Грабарь-Пассек. Цит. по: Эллинские поэты VIII–III вв. до н. э. Эпос. Элегия. Ямбы. Мелика. М.: Ладомир, 1999.
90
Марк Туллий Цицерон. О дивинации, 1. 127. Пер. М. И. Рижского. Цит. по: Марк Туллий Цицерон. Философские трактаты. М.: Наука, 1985.
Наверное, не стоит удивляться тому, что римские политики видели в своей империи порядок, которому суждено было стать вселенским. Не впервые грандиозные перемены подпитывали не менее впечатляющее тщеславие. Помпей, однако, не называл себя служителем света и истины. Ему чуждо было представление о мире как о поле битвы добра и зла. Храбрость, железная дисциплина, владение духом и телом – вот что сделало римлян властителями мира. От греческих философов требовалось лишь красиво сформулировать то, что римляне сами о себе думали. «Тщиться других превзойти, непрестанно пылать отличиться» [91] . Так напутствовал Посидоний Помпея, отправляющегося на войну. Но и эти слова не были его собственными: он процитировал «Илиаду». Как и под стенами Трои, в мире, живущем по римскому закону, человек мог достичь совершенства, лишь затмевая себе подобных. Подняв паруса и отчалив во главе своего боевого флота, Помпей наверняка испытывал удовлетворение, сознавая, сколь неразрывно связаны были его личные амбиции и благое провидение. Всё было к лучшему. Целый мир ждал, чтобы его привели в порядок. Будущее принадлежало сильным.
91
Гомер. Илиада, 6. 208. Приводится у Страбона, «География», 11.16.
II. Иерусалим
Иерусалим, 63 г. до н. э.
Каменная кладка содрогнулась от резкого удара, рухнула целая башня, и в линии укреплений возникла огромная брешь. Пыль ещё не улеглась, а легионеры уже заполонили образовавшийся прорыв. Жаждущие славы командиры заставляли солдат идти в наступление, карабкаясь по горам обломков. В небе над схваткой раскачивались орлы, украшавшие штандарты римской армии. Осаждённые, упорства и храбрости которых оказалось недостаточно, чтобы противостоять натиску таранов Помпея, знали, что они обречены. Многие предпочли поджечь собственные дома, чтобы не оставлять их завоевателям на разграбление; другие сбрасывались со стен. Когда резня наконец прекратилась, на улицах города остались лежать тела двенадцати тысяч местных жителей; «…римлян же пало очень немного» [92] . Помпей был крайне успешным военачальником. С тех пор как он гостил у Посидония, прошло четыре года, и за это время он очистил Средиземное море от пиратов, одолел одного за другим нескольких ближневосточных властителей и подчинил их царства Риму. И вот после трёхмесячной осады впечатляющий список его побед пополнился названием ещё одного города. Он покорил Иерусалим.
92
Иосиф Флавий. Иудейские древности, 14. 4. 4. Пер. Г. Г. Генкеля. Цит. по: Иосиф Флавий. Иудейские древности. В 2 т. Т. 2. СПб., 1900.
Город этот, находившийся далеко от моря и от главных торговых путей, был во многих отношениях тем ещё захолустьем. Иудейское царство, столицей которого он являлся, считалось в лучшем случае второразрядной державой. Едва ли оно могло впечатлить Помпея, обошедшего за время своих походов почти всё Средиземноморье. И всё же в Иерусалиме было кое-что интересное. Помпей был ценителем монументальной архитектуры и интересовался всевозможной экзотикой, полагая, что известия о странных обычаях покорённых им народов прибавят ему славы. Евреи же, хотя выглядели и одевались примерно так же, как представители соседних народов, славились своим странным поведением. Они не ели свинину. Они делали своим сыновьям обрезание. Раз в семь дней они отдыхали, называя это словом «Шаббат». Но самое большое извращение заключалось в том, что они отказывались почитать богов, за исключением единственного Бога, которого они признавали своим. Предписания этого ревнивого и требовательного Бога тоже не могли не показаться грекам или римлянам исключительно диковинными. Для большинства Его почитателей во всём мире существовал лишь один настоящий храм. Иерусалимский храм, сооружённый на горе Мориа, скалистом плато в восточной части города, столетиями возвышался над столицей Иудейского царства. Закончив осаду, Помпей, разумеется, собирался его посетить.
На самом деле внимание военачальника было приковано к Храму с тех самых пор, как римские легионы узрели это сооружение, оказавшись под стенами города. Но даже когда весь Иерусалим сдался на милость победителя, защитники Храма упорно отказывались признавать его власть; и вскоре огромная скала покрылась трупами и липкой кровью. Помпей хорошо знал, что иудеи строго придерживались своих странных догм: нежелание противника сражаться в Шаббат значительно упростило задачу римским инженерам, сооружавшим осадные машины. Но вот уже и Храм был захвачен; и Помпей, приближаясь к его воротам, испытывал и уважение, и любопытство. То, что иудеи называли своего Бога варварским именем и приписывали ему непонятные заповеди, вовсе не означало, что Он не был достоин поклонения. Знатокам разнообразных религиозных учений очевидным казалось, что Бог иудеев был «царём всех богов» [93] , тем, кого римляне именовали Юпитером, а греки – Зевсом. Существовала древняя традиция отождествления богов, почитаемых в одной стране, с богами другой. Тысячелетиями к этой практике прибегали дипломаты; без неё не существовало бы никакого международного права. Ведь две державы могли заключить договор, лишь призвав в свидетели богов, признаваемых обеими сторонами. Обряды в разных городах были разные; но Помпей, как другие завоеватели до него, был уверен, что почитание богов скорее объединяло, чем разобщало народы. Ничто, таким образом, не мешало ему осмотреть Храм.
93
Марк Теренций Варрон. Приводится у Августина, «О согласии Евангелистов», 1. 22. 30. Пер. Киевской духовной академии (современная редакция). Цит. по: Блаженный Августин. Творения. В 4 т. Т. 2. СПб.: Алетейя, 1998.
«Из римлян Гней Помпей первым покорил Иудею и по праву победителя вступил в иеросолимский храм» [94] . Покорителя Иерусалима вряд ли беспокоило, что иудеи, чтившие святость своего Храма, не допускали в него чужаков. Чтобы захватить святилище, его солдатам пришлось штурмовать внутренний двор. Служители, совершавшие священные возлияния и возжигавшие благовония, ни на минуту не прерывали богослужений. Во время осады дважды в день, один раз утром и один раз на закате, раздавался звук храмовых труб: это был сигнал к всесожжению агнца на большом квадратном алтаре. Теперь же двор был наполнен трупами самих служителей; и уже их кровь смывала вода, льющаяся из основания алтаря. Помпей не мог не восхищаться их стойкостью перед лицом смерти; но вряд ли что-то в их ритуалах казалось ему заслуживающим особого внимания. Жертвоприношения, в конце концов, практиковались повсюду в Средиземноморье. Тайна, прославившая Храм, ожидала Помпея глубоко внутри: речь шла о комнате, которую иудеи чтили, как самое священное место в мире. Они окружали её таким почтением, что не позволяли входить внутрь никому, кроме иудейского первосвященника, да и тот пользовался этим правом лишь раз в году. Вопрос о том, что таила в себе эта «Святая святых», страшно мучил учёных греков. Посидоний, у которого всегда была наготове собственная теория, утверждал, что внутри находится золотая ослиная голова. Другие были уверены, что там хранится «статуя человека с густой бородой, сидящего на осле и держащего в руках книгу» [95] . Третьи рассказывали, что туда ежегодно заточали пленного грека, которого затем целый год откармливали и, наконец, приносили в жертву и пожирали. Помпей, остановившись перед занавесом, отделявшим Святая святых от вестибюля-сокровищницы, совершенно не представлял, что ждёт его внутри.
94
Корнелий Тацит. История, 5. 9. Пер. Г. С. Кнабе. Здесь и далее цит. по: Корнелий Тацит. Собр. соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Ладомир, 1993.
95
Диодор Сицилийский. Историческая библиотека, 34. 2. Приводится у Фотия в «Мириобиблионе». Пер. с древнегреч. К. С. Истомина по изданию: Diodori Bibliotheca historica. Ex recensione et cum annotationibus Ludovici Dindorfii. Vol. V. Lipsiae, in aedibus B. G. Teubneri, 1868.
Войдя, он не обнаружил ничего, кроме пустоты. В комнате не было ни статуи, ни какого-либо иного изображения, ни тем более откормленного пленника – лишь простой камень. Помпей был озадачен, и всё же увиденное явно его впечатлило. Он предпочёл не трогать сокровищ Храма. Он приказал служителям очистить помещения от следов битвы и разрешил совершить положенные жертвоприношения. Он назначил нового первосвященника. После этого он покинул город, ведя множество пленников в Рим, где его должны были встретить как героя. Иудейский поход принёс завоевателю двойное удовлетворение. Евреи потерпели сокрушительное поражение, границы их царства изменили в пользу Рима, отныне они должны были регулярно выплачивать дань. При этом к Богу их Помпей проявил необходимое уважение. Он мог считать, что выполнил свой долг не только перед Римом, но и перед мирозданием. Возвращаясь домой, Помпей вновь посетил Родос и изъявил желание ещё раз встретиться с Посидонием. Для философа великий завоеватель служил живым доказательством того, что создание мировой державы, земного отражения вечного небесного порядка, шло полным ходом. Посидоний не желал из-за приступа артрита лишиться прекрасной возможности пощеголять ораторским мастерством и произнёс речь, прямо лёжа в постели. Смысл множества громких фраз сводился к единственной идее: «Нет блага, кроме чести» [96] .
96
Марк Туллий Цицерон. Тускуланские беседы, 2. 61. Пер. М. Л. Гаспарова. Цит. по: Марк Туллий Цицерон. Избранные сочинения. М.: Художественная литература, 1975.
Нетрудно догадаться, что в Иерусалиме на завоевания Помпея смотрели совершенно по-другому. Пытаясь осмыслить падение своего города, иудеи не обращались к философии. Испытывая боль и недоумение, они обращались к своему Богу:
«Возгордился грешник, стенобитным орудием сокрушил стены крепкие, и Ты не воспрепятствовал.
Взошли к жертвеннику Твоему народы чуждые, попирали сандалиями своими в надменности…» [97]
97
Псалмы Соломона, 2. 1–2. Пер. А. В. Смирнова. Здесь и далее цит. по: Ветхозаветные апокрифы. СПб.: Амфора, 2016.
Этот стон отчаяния, обращённый к Богу, позволившему захватчикам взять штурмом свой дом и осквернить Святая святых, у Помпея вряд ли когда-нибудь получилось бы заглушить. То, что он, как ему казалось, проявил уважение к Богу иудеев, на большинство из них не произвело нужного впечатления. Попытка приравнять Храм к капищам языческих богов сама по себе считалась у них чем-то неописуемо оскорбительным. Если бы человек, которого Помпей сделал новым первосвященником, мог разговаривать со своим покровителем на равных, он, возможно, попробовал бы объяснить римлянину, что существует лишь один Бог, а Храм является слепком сотворённого Им, и только Им, мира. Одежды первосвященника были отражением мироздания, а его действия во время богослужения – отзвуком божественного акта творения, совершившегося в начале времён. На челе его была закреплена золотая пластинка с грозной надписью – именем самого Бога, которое, по священному обычаю, разрешено было произносить только первосвященнику и только один раз в году, когда он входил в Святая святых. Осквернить Храм – значило осквернить саму Вселенную. Как и Посидоний, иудеи признавали, что эхо римских завоеваний прокатилось до самых небес.