Домзак
Шрифт:
Все эти вопросы важны в том случае, если убийца провел ночь в доме Тавлинских. Если же ближе к истине версия матери о киллере, нанятом Татищевыми, тогда можно не терзаться и спокойно ждать развязки всей этой истории.
Он заглянул в дорожную сумку: за вычетом ликеров остались лишь три бутылки виски. Интересно, продают ли виски в этих самых "Семи углах"? Проверил бумажник. Деньги были, но, если вдруг иссякнут, придется просить у матери: на весь Шатов - один банкомат, да и тот только для вкладчиков местного филиала Сбербанка.
Хотя, как правило, ни одна дверь в доме не запиралась (кроме наружных, разумеется), дед всегда держал при себе ключи ото всех замков.
Как Байрон и ожидал, ничего особенного в этой комнате не было. Двуспальная кровать. Комод, на котором рядом с латунной пепельницей в форме лаптя стояла фотография бабушки. Кресло-качалка. Два стула. Две тумбочки. Ну и стенной шкаф для белья и одежды. Пустой.
Байрон придвинул стул к комоду и, закурив, стряхнул пепел в латунный лапоть.
После смерти северо-западной Ленты Байрону некуда было идти, кроме как к бабушке Алине. Его мутило и трясло. Он и мысли не допускал, что может кому бы то ни было рассказать о том, что случилось между ним и Лентой. И он не знал, что и думать о ее гибели. Или - что принято думать и делать в таких случаях. В городе говорили, что Лента покончила с собой. Когда мужчина в постели склонился над ней, она выхватила опасную бритву и, выпалив: "Запомни меня такой!", перерезала себе горло. Так утверждал на суде мужчина, который и спустя несколько недель после случившегося содрогнулся, вспомнив последние ее слова. Его оправдали, поскольку на бритве обнаружили только отпечатки пальцев Ленты. Байрон пришел к Алине Дмитриевне и сел в углу на табурет. "Ты не знаешь, с чего начать.
– Бабушка закурила тонкую папиросу.
– Постарайся не горбиться, пожалуйста. У нее был рак матки в финальной стадии. Это вообще редкость в таком возрасте. Она знала об этом. Остальное же... Бог ей судья. Во всяком случае, не я.
– Она положила руку на его плечо и продолжила недрогнувшим голосом: - Иногда полезно наплевать на условности и, например, просто выплакаться в подушку". Он заплакал без голоса. Она сидела рядом, пока он не успокоился. Он ушел, так и не сказав ей ничего. Быть может, только ее он и любил по-настоящему в своей жизни?
Он встал.
Мертвых любить легко.
Пора менять караул у тела покойного.
Прежде чем встретиться с матерью, Байрон спустился черной лестницей в кухню. Нила сидела у окна со скомканным платком в руках. Байрону показалось, что она резко - за полчаса-час - постарела.
Перед нею лежал конверт, надписанный дедовой рукой.
– Нила, ты прочла? Что с тобой?
– Как это странно бывает, Байрон, сынок... живешь, живешь - и вдруг все словно наизнанку выворачивается, все другим каким-то становится... Он мне всего несколько словечек с того света прислал, а я из-за этих словечек сызнова всю жизнь пережила...
– Она потянулаь носом.
– Чуть не рехнулась, дура старая. А и всего-то - милой назвал. Господи!
Она прижала платок к носу.
– Прощения просил?
– Просил. А за что мне его прощать? Что грешили, так вместе грешили. Вместе перед Богом и ответим. А остальное... Даже страшно сейчас стало, как подумала: я ведь всю жизнь думала, что я ему вроде отдушины. Потоптал меня и дальше побежал. К жене, детям, другим бабам, по делам... да мало ли! А он пишет: может, это странно, но если вдуматься, кого я крепче тебя любил? Никого.
– Всхлипнула.
– Я это его письмо в саван зашью, чтобы меня с ним и похоронили.
– Закрыла лицо большими красными ладонями.
– А я кого еще любила? Никого, кроме него.
Байрон налил в граненые стаканчики из пузатого кувшина, придвинул один к Нилиному локтю.
– Давай по маленькой, нянька. Ну, сделай одолжение, пожалуйста! Не чокаясь.
Глубоко вздохнув, Нила выпила самогон, приложила платок к губам.
– Видишь, Байрон, любовь разная бывает... бывает видная, а бывает и невидная, тайная - может, она-то и есть истинная... такая и была у нас с Андреем Григорьевичем... а казалось - пустяк... Это ему Бог указал такие слова написать перед смертью. Бог, не иначе. Сам-то, может, так и думал, да поди-ка дождись от него, когда скажет, что он там думал себе... Это Бог, Бог, Байрон!
– У него была не одна женщина - много, - сказал Байрон.
– Но только ты - единственная.
– Выпил.
– Ему повезло, что ты у него такая была.
Она разгладила руками конверт.
– Неониллой назвал - с двумя "лэ". И еще пошутил: буду на том свете прежде тебя - непременно передам привет Терентию и всем чадам твоим. Не понимаю я... А ничего: живой человек и не такое наворачивает.
– Он не наворачивает, Нила. Тебя ведь крестили во имя мученицы Неониллы, которая пострадала вместе с мужем Терентием и семерыми чадами за исповедание христианства, а было это еще при императоре Дециме... давно было... Да я же тебе раза три, если не больше, рассказывал про это!
– Старая стала, забываю.
– Она жалобно посмотрела на Байрона.
– Дом вон какой большой, куда мне одной управиться - с уборкой, готовкой... Майя Михайловна наняла тут двоих, приходят по субботам, все пылесосят, полы натирают, белье в машине стирают... а я, получается, вроде и лишняя... Сготовишь обед - разве что Дианка поест, остальные на работе перекусывают. А собираются все за столом только по воскресеньям. И гостей не бывает.
– Сколько себя помню, у нас никогда гостей не было.
– А до того, как Ванечку посадили, каждое воскресенье, каждый праздник - полон дом гостей набивался. После того - как отрезало.
Байрон покрутил в руках стаканчик.
– Я вот до сорока лет дожил, а до сих пор не знаю, за что его...
– Девочку снасиловал и задушил до смерти. Так говорят. Помрачение ума на него нашло. Падучая.
– Как у отца?
Старуха, опустив голову, что-то пробормотала.
– Что?
– Не любит Майя Михайловна про это говорить...
– Даже со мной? Он же мне дядя родной. Кровный.
– Не любит.
Он вздохнул.
– Ладно, пойду я в зал - сменю мать. Ты мне потом графинчик принеси... Нила!
– Слышу, родной, слышу...
Мать не спала. Закутавшись в плед, она поверх очков читала Библию. Даже в такой домашней позе она выглядела подтянутым и готовым к немедленному бою солдатом.
– Ты рано, - сказала она.
– Мог бы еще подремать.
– Не спится. А таблетки боюсь принимать, да и помогают они все меньше.
– Алкоголизм.
– Мать сняла очки и отложила книгу.
– Впрочем, ты достаточно взрослый мальчик, чтобы я тебе еще нотации читала.
– Она потерла переносицу.
– Да и сама грешна: снотворное, болеутоляющее, взбадривающее... Витамины горстями глотаю - и хоть бы что. Возраст. Подай мне туфли, пожалуйста.